Порождение тьмы - Николай Сташков Страница 10

Солнце перевалило за высшую точку траектории своего ежедневного движения по небосводу, горячими лучами жгло землю и грело камни на вымощенной ими дороге. На улице жарища, а в доме прохладно, вроде на дворе не жаркое лето, а ранняя осень. На кровати мужчина обхватил голову руками:

– Пустельга, принеси пиво, или я умру от жажды, – захныкал он.

– Умирай, – донесся сварливый голос из кухни, – твое пиво в печенках у меня, и хочу, чтобы я никогда не видела его и не слышала о нем.

– У-у-у, – завыл грубый голос, – не Пустельга ты, а пустышка.

В это время раздался громкий стук в дверь, Пустельга открыла ее.

– О-о-о, Бартон. Сто лет не заглядывал к нам, балдежник ты этакий, – радостно закричала она, обошла вокруг гостя, рассматривая его со всех сторон. – Как был добрым молодцем, так им и остался, – подвела хозяйка итог осмотра и повела гостя в спальню, – а мой забулдыга давно не просыхал, вчера бочонок пива в себя влил, теперь мучается.

Кант лежал поверх одеяла.

– Оденься, бесстыдник. – Пустельга швырнула халат на постель.

– Оставь меня, несносная женщина, я умер, – прохныкал Кант.

– Ты не умер, а хандришь, великий пивовар? – пробасил Бартон и ткнул старого друга пальцем в грудь.

– Был пивовар, да весь вышел. – Кант лениво поднялся с постели и набросил халат на плечи.

– Друг мой, как я рад, что вижу тебя, отбрось хандру, предстоит большое дело.

– Нынче никаких дел нет, – хмыкнул Кант, – ни больших, ни маленьких.

– Пойдемте в столовую, – пригласила Пустельга, – мы пока не голодаем.

Она накрыла стол. Старые друзья, с постными минами на лицах, уселись за него. Несколько минут длилось молчание. Наконец Бартон разродился вопросом:

– А что, люди здесь голодали?

– А как же, – проворчал Кант, – помнишь Клинча?

– Того, что поставлял тебе ячмень? Конечно, помню, славный малый, товар у него был самого высокого качества.

– Да, малый, десять пудов весом, – улыбнулась Пустельга.

– И что с ним? – спросил Бартон.

– Умер от голода. За месяц сгорел, бедолага.

– Не завирайся! – вскричала Пустельга. – Он умер не от голода, а захлебнулся пивом, тебя ждет такая же участь.

– Цыц, женщина! – вскричал Кант. – Не мешай мужчинам вести беседу.

Пустельга, в сердцах стукнув дверью, ушла на кухню и начала греметь посудой. Кант достал из-под стола бочонок и наполнил кружки.

– Опустошим последний бочонок моего пенного напитка, – сказал он, понурив голову, из его глаза выкатилась крупная капля влаги.

– Погоди с пивом. – Бартон отвел руку Канта с кружкой. – Расскажи, что делают здешние мужи?

Кант тяжело вздохнул, понурил голову и вяло взмахнул рукой.

– Понятно, – угрюмо пробормотал Бартон, – знакомая картина, кого не убили, тот держится за бабью юбку.

– А ты что думал? – вскричал Кант, вскочил и забегал от одного окна к другому. – Надо быть совсем дураком, чтобы переть на дикую силищу.

– Прости, друг, я не хотел тебя обидеть. – Бартон встал из-за стола и побрел к выходу.

– Не спеши, допьем последний бочонок пива и пойдем вместе искать удачу.

В это время в дом влетел вихрастый мальчишка лет двенадцати. Он хотел что-то сказать, но увидел незнакомца, и слова застряли в горле.

– Знакомься, Клун, – усмехнулся Кант, поняв причину молчания мальца, – мой друг дядя Бартон, можешь говорить.

– Меня послали за тобой, только тетя Пустельга не должна знать, куда пойдем.

– Я провожу Бартона! – от порога громко крикнул Кант и вытолкнул парнишку за дверь.

– Уже уходишь? – Пустельга высунула голову из-за кухонной двери. – Мы не успели и словом перекинуться.

Тот повернулся лицом к хозяйке дома и развел руки в стороны:

– Ничего не поделаешь, труба зовет…

Мальчишка долго петлял по селению, часто менял направления, оглядывался, наконец, привел мужчин к зарослям раскидистых деревьев. За ними был дом, невидимый снаружи из-за деревьев и их ветвей. Он казался нежилым, изнутри не доносилось ни единого звука, однако там на чурках сидели восемь или девять бородатых мужчин. Они замолчали, услышав шум шагов на улице, и с подозрением стали разглядывать вошедшего незнакомца.

– Звали? Я здесь. – Кант не скрывал мощь своего голоса. – А где пиво?

Бородачи переглянулись. Ответил кряжистый, рыжеволосый мужик, одетый в полотняные штаны и темнокоричневую рубашку навыпуск:

– Вопрос задай себе, ты ведь у нас пивовар, а не мы.

– Кончай пикироваться, рыжий, – громыхнул голос Канта, – или говори толком, зачем звал, или я уйду. Меня Пустельга ждет.

– Остынь, – усмехнулся рыжий, – познакомь нас со своим другом, он, случайно, не шпион империи?

– Ты хочешь меня оскорбить? – вскричал Кант. – Бартон мой друг, этим все сказано.

– Охолонись, – миролюбиво произнес рыжий, – у императора везде глаза и уши, приходится подозревать всех незнакомцев, такова жизнь. Мы собрались и обсуждаем дошедшие до нас слухи.

– До глупых слухов мне нет дела, – проворчал Кант.

– Ты послушай, о чем идет в мире шепоток, – изложил рыжий, – объединились партизанские отряды Семиводья и Архипелага и пригласили храбрецов Средиземья для борьбы с империей Вульфа.

– Думать нечего! – заявил Бартон. – Пока я промышлял зайца, налетели пятнистые, всех в селении убили. Я принимаю приглашение.

Рыжий с уважением осмотрел его могучую фигуру.

– Мне по сердцу твоя позиция, наши некоторые мужики всю жизнь держались бы за бабью юбку, – с усмешкой отметил он.

Вспылил чернобородый верзила, покраснел, вскочил с чурбака и, гневно глядя на рыжего, устремил на него указательный палец.

– Вздумал оскорблять меня, берегись, я вырву твой поганый язык и скормлю крысам! – заорал он и попытался шагнуть.

– Побереги свой язык, вдруг останешься немым. – Рыжий тоже поднялся на ноги.

– Остыньте, мужики, – Кант утихомиривал спорщиков, – сейчас ругань совсем не нужна.

Мужики с виноватым видом опустились на чурбаки.

– Прости, Фанк, – пробурчал верзила. – Все же поход на империю не разумен. Она слишком сильна, и император, по слухам, владеет мощной магией. Пойдем на верную смерть. Разве это разумно?