Увечный бог. Том 1 - Стивен Эриксон

Моя глубочайшая благодарность следующим людям. Бета-ридерам за своевременные комментарии по рукописи, которую я навязывал им почти без предупреждения и, наверное, в неподходящее время: А. П. Канаван, Уильям Хантер, Хэзел Хантер, Бария Ахмед и Боуэн Томас-Лундин. И сотрудникам гостиницы «Норвей» в Перранарвортале, кофеен «Манго танго» и «Коста кофе» в Фалмуте, которые принимали участие в создании этого романа по-своему.

А также спасибо от всей души моим читателям, которые (я надеюсь) вместе со мной дошли до десятого и последнего романа «Малазанской книги павших». Я наслаждался нашей продолжительной беседой. Что такое три с половиной миллиона слов между друзьями?

Тот же вопрос я мог бы задать и моим издателям. Спасибо вам за терпение и поддержку. С буйным зверем покончено, и я слышу ваш вздох облегчения.

И наконец, любовь и признательность моей жене, Клэр Томас, которая вынесла суровое испытание не только романом, но и всем, что ему предшествовало. Кажется, твоя мама предупреждала, что выйти замуж за писателя – рискованное предприятие…

Действующие лица

В дополнение к появившимся в «Пыли грез».

Книга первая
«Он был солдатом»

Я известен

в религии гнева.

Поклоняйся мне, как озеру

крови в твоих ладонях.

Выпей меня до дна.

Горькая ярость

кипит и пылает.

У тебя были маленькие ножи,

но их было много.

Я получил имя

в религии гнева.

Поклоняйся мне

грубыми ранами

и после моей смерти.

Это песнь о грезах,

рассыпавшихся в пепел.

Твои бескрайние желания

теперь пусты.

Я утонул

в религии гнева.

Поклоняйся мне

до смерти

и до груды костей.

Самая чистая книга —

та, которую не открывали.

Не осталось невыполненных желаний

в холодный святой день.

Я найден

в религии гнева.

Поклоняйся мне

в потоке проклятий.

Этот дурак верил

и плакал во сне.

Но мы идем по пустыне,

сотрясаемой обвинениями,

где никто не голодает

с ненавистью в костях.

«Ночь поэта» I.IV

«Малазанская книга павших»

Рыбак кель Тат

Глава первая

Если ты не знал

миры в моем мозгу,

твое чувство потери

будет жалким

и мы забудем все по пути.

Бери, что дают,

и отверни кислое лицо.

Я его не заслужил,

как бы ни был узок

твой личный берег.

Если сумеешь,

я взгляну в твои глаза.

Пучку стрел в руке

я не верю,

Склоняясь перед улыбкой, закрывающей путь.

Мы не встречаемся в горе

Или в шраме,

затягивающем раны.

Мы не танцевали вместе

на тонком льду,

и я сочувствую твоим бедам

без задней мысли

о взаимности или расчете.

Просто так прилично.

Даже если для других

это странно.

Но многих тайн

ты не узнаешь,

И я не передумаю.

Все мои стрелы погребены, и

песчаный предел широк,

и все мое остывает

на алтаре.

Даже капель не осталось;

дитя желаний

с разумом, полным миров,

и кровавыми слезами.

Как ненавистны дни, когда я ощущаю смертность.

Дни в моих мирах,

где я вечен,

и если когда-то наступит рассвет,

я увижу его,

словно возрожденный.

«Ночь поэта» III.IV

«Малазанская книга павших»

Рыбак кель Тат

Котильон достал два кинжала и вгляделся в лезвия. Поверхность черненого железа словно струилась: две оловянных реки текли, цепляясь за сколы и выемки, там, где образовались зазубрины от брони и кости. Котильон присмотрелся к отражению бледного больного неба на лезвиях и сказал:

– И не собираюсь ничего объяснять. – Он поднял строгий взгляд. – Ты меня понимаешь?

Фигура, стоящая перед ним, не шевелилась. Клочья сгнивших сухожилий и полоски кожи неподвижно лежали на костях. В глазах царила пустота.

Что ж, решил Котильон, это лучше, чем бессильный скептицизм. Ох, как он уже надоел.