Ретенция - Илья Мартынов

Огромный мыльный пузырь обволакивает моё лицо, он скользит по моим щекам, лбу, по кончику носа, смыкается где-то под подбородком, я жду, пока он лопнет. Но к моему удивлению он не лопается, а напротив, уплотняется и становится толще. Я не могу открыть глаза, потому что их будет колко щипать едкое мыло. Я готовлюсь к тому, что же произойдёт дальше, представляя, как горький мыльный раствор просачивается сквозь мои стиснутые губы, заполняет носовые ходы и я захлёбываюсь в попытках набрать в лёгкие воздух.

Поразительно, но мыльная пена словно размягчается, превращаясь в потоки пресной воды, затекающей в нос и уши. Вокруг меня толща воды. Я сам весь под водой. Вода везде. Я будто бы задыхаюсь. Я хочу открыть глаза. Что-то снизу толкает меня наверх. Я распахиваю глаза и рефлекторно подрываюсь с кровати, тяжело и быстро дыша. На стекле круглого окна кислотно-зелёные прямоугольные цифры высвечивают 5:45. Опять этот сон, истощающий меня изнутри. Я уже не помню, когда он пришёл в мою жизнь. Кажется, будто был со мной с рождения. В моём сне никто меня не пугает, никто за мной не охотится. Только мыльная пена, обращающаяся в воду, в которой я боюсь утонуть.

Надо бы ещё поспать, но я вряд ли усну. После подобных пробуждений обычно уже невозможно вернуть себя в сон. Сегодня мне к десяти на работу в Центр технологических исследований. Там столько безгласых угрюмцев с серыми, однообразными лицами. Даже тошно туда идти.

После часовых неудачных попыток пристроить свою голову к подушке удобным способом мои ноги сами спускаются на прохладный пол. Откуда-то снизу слегка сквозит и щекочет пальцы ступней. В круглое окно пробиваются яркие стянутые вместе снопы света. Белого, чистого и тёплого. Свет падает на полупрозрачный столик, под которым лучи раскладываются на все цвета радуги. На поверхности стола сиянием сменяют друг друга буковки и символы данных о спектре солнечного света, уровне радиации, плотности потока космических частиц и показателях магнитного поля Земли. После первых катаклизмов на планете у каждого в городе есть похожие столики. Они помогают отслеживать изменения солнечной активности и напряжённости магнитного поля планеты. Нам мало кто рассказывает о том, что случилось почти сорок лет назад.

По рассказам покойного деда, было что-то вроде мощных выбросов на солнце и сдвига тектонических плит. Мама говорит, что из-за солнца земля стала плавиться и потекла, но я думаю, что это не так. Если бы земля стала плавиться, никто бы не выжил. Земные плиты сдвинулись по какой-то другой причине. Как нам рассказывали в школе, они смещались, поднимая уровень океана, пока бо́льшая часть суши не была затоплена. Остался совсем небольшой клочок земли. Границы нашего земного острова надежды облизывает мутная вода, погребшая под собой наследие человечества. Я с трудом верю в излагаемую государством слишком стройную теорию того, почему мы все так плохо живём. Но сейчас я стараюсь об этом не думать.

Вчера опять поздно лёг, тяжесть распирает голову изнутри. Я едва передвигаю ноги, полусонными глазами выискивая вдоль стены проход в коридор. Мне повезло. Меня заселили в квартиру с окнами, выходящими в просторный двор. В моей комнате с утра почти всегда светло. Интерьер здесь скуден и строг, но есть всё необходимое. Кровать, столик, потайной шкаф для одежды, несколько пустых полок (не понимаю, зачем они мне), да и всё. Прикроватную тумбу я вытащил ещё месяц назад на свалку, чтоб не занимала место. Вообще-то она принадлежит Корпорации, как и моя квартира, да что там – как и я сам! И тумбу выкидывать без разрешения нельзя, но я сделал это. Поздно вечером, чтоб особо никто не видел. После этого в комнате стало просторнее. Я иду босиком с чуть прикрытыми глазами. Меня слегка ведёт в сторону, я опираюсь левой рукой о гладкую полированную настенную панель, в то время как ноги, заплетаясь одна о другую, несут к ванной.

Дверь в исследовательскую приоткрыта: на прямоугольном столе два белых микроскопа с вытянутыми шеями штативов. Мои верные соратники. Молчаливые, гордые, но откровенные. Невидимое силовое поле растворяется, когда я подхожу к проёму, ведущему в ванную. Прохладные серебристые струйки, падая на лицо, смывают с меня остатки сонной пелены. Душ здесь не бывает горячим или очень тёплым, здесь экономят на подогреве. Обычно он холодный или чуть тёплый.

Включаются сушилки, и круглые капли воды с поверхности моего тела затягивает аквафильным полем в овальные отверстия, вертикально расположенные в ряд вдоль всей стены под душем. Теперь я абсолютно сух. Мама говорит, что так сушиться вредно. Поле вытягивает воду не только с кожи и волос, но и из организма. Я спрашивал об этом у техника, обслуживающего наш дом, он сказал, что это всё сказки и глупости. Я пока не знаю, кому из них больше верить. Быть может, каждый из них по-своему прав. Одно я знаю точно: сушилка – это невероятно быстро и удобно, поэтому я ею пользуюсь. Наверное, если бы это было совсем опасно, такие устройства не ставили бы в каждом доме в Центральном округе.

Я же теперь живу в элитном районе, в самом центре Мингалоса – мегаполиса, единственного города на всей сухой территории, где население превышает три миллиона человек. Здесь всё по-другому: все люди заботятся о своём здоровье и долголетии.

Моя мама и младшая сестра Никса живут на окраине Мингалоса, в квартире одного из многоквартирных домов с гниющими подвалами. Там всегда сыро. Болотистая илистая тина насквозь пропитала район, в котором я родился и жил до переезда в центр. В нескольких километрах от нашего дома начинался редкий лес с солёным болотом. За ним растянулись десятки километров вязкой сероватой жижи. Она осталась с тех пор, как много лет назад озеро вышло из берегов и затопило всё в округе. Вода отступила, но влажность осталась.

Сейчас меня мало это волнует, я перебрался в район для богатых и надеюсь однажды вытащить из нищенских трущоб маму и сестру. Мама давно на себе поставила крест, она почти не следит за собой, хотя ей ещё нет сорока. На маму я повлиять не могу, да и не хочу, взрослых бессмысленно пытаться менять, они всегда будут себя считать правее детей. Никса – другое дело. Ей всего одиннадцать, она закончит школу только через четыре года. До этого времени у неё есть шанс даже попробовать поступить в один из колледжей. Их совсем немного в городе, и в каждом из них огромный конкурс. Все говорят, что из трущоб почти никто никогда не выбирается, но я же прорвался, значит, и она сможет.

Я одеваюсь, попутно кидаю взгляд на зеркальную стену, в которой отражается тёмная каменная плитка ванной, подхожу чуть ближе и смотрю на своё лицо, ещё помятое после постели. Моё тело стало выглядеть лучше, с тех пора как полгода назад я стал ходить в бассейн и посещать тренировки по прыжкам между тумблеров – препятствий с отталкивающим силовым полем. До этого я занимался чуть меньше года рукопашным боем, но он не способствовал наращиванию рельефа. Увеличивались только сила и быстрота мышц. Но пока бассейн и тренировки не формируют из моих ста восьмидесяти сантиметров костей, мышц, жира и кожи необходимого отражения в зеркале. Лёгкая сутулость не уходит даже от хоть и редких, но интенсивных тренировок по укреплению мышц спины в зале рядом с бассейном. Руки выглядят недостаточно крупными, но ногами я доволен. В детстве мне приходилось много бегать, поэтому они у меня достаточно проработанные и рельефные. Мне хочется видеть в отражении железный пресс, но до него ещё далеко. В Центральном округе Мингалоса почти все либо худые, либо спортивные и подтянутые. Здесь культ спорта и здоровья. Для четырёхсот тысяч жителей центра работают несколько громадных спорткомплексов.