Иллюзия безопасности. Пандемия по-американски - Майкл Льюис Страница 20

С того самого момента, как он впервые вошел в реанимацию, Картер почувствовал, что это его место. И ловкость рук пришлась ему в реаниматологии как нельзя кстати: он мог сделать интубацию кому угодно. «В блоке интенсивной терапии не обойтись без двух навыков, — говорил он. — Нужно уметь попадать иглой капельницы в вену и наловчиться втыкать дыхательную трубку в трахею кому угодно. Не выйдет с первого раза — потеряешь пациента». Также реаниматология всецело захватила его внимание — и больше не отпускала. «Я в это дело влюбился, — сказал он. — Сработавшая сигнализация действует на меня как доза „Риталина“ ^[17]. Всё прочее отключается, и я вижу перед собой только проблему. Я всегда чувствовал себя лучшим именно там, где дерьмо попадает на вентилятор. Как лазер фокусируюсь, когда всё вокруг тонет в дерьме».

Была еще одна вещь, которая нравилась ему не меньше, — острейшие эмоции, остающиеся после смены в блоке интенсивной терапии. Если не позволять себе притуплять восприятие, само это место наполняло ощущением полноты и сложности человеческой жизни — и ее святости. Когда Картер впервые начал вести практику у студентов-медиков (дело было в начале 1990-х в ветеранском госпитале), большинство пациентов в его реанимационном покое составляли ветераны Второй мировой из синих воротничков. Будь ты врачом или студентом-медиком, на первый взгляд перед тобой представала просто череда дышащих на ладан стариков. Но если их разговорить, можно было услышать самые поразительные истории: один когда-то проскочил на истребителе под мостом Золотые ворота, другой лично участвовал в битве за остров Иводзима. «Все мы похожи на историю, — говорил он студентам. — Перед глазами — лишь две последние страницы на развороте. Смотришь на пациента, а знаешь о нем очень мало. А ведь он когда-то был ребенком. И когда-то — твоим ровесником».

Чтобы лишний раз не распинаться о ценности жизни, достаточно просто взглянуть на то, как люди до последнего за нее цепляются, даже если перед этим заявляли, будто жизнь им опостылела. Незабываемое впечатление произвел на Картера один заскорузлый ветеран Второй мировой с убитыми легкими и трубкой в горле. Говорить он не мог и изъяснялся при помощи маркера и доски. «Хочу умереть», — написал он однажды. Сестры вызвали к нему Картера. «Отключите меня наконец от этой адской машины и дайте умереть», — написал он. Картер ответил, что если он реально хочет умереть — то ладно, на то его воля, но всё-таки, может, лучше немножко повременить с этим желанием, ведь смерть — такая процедура, что отменить или обернуть ее вспять трудновато. Старик-ветеран написал: «Если сам не выдернешь эту трубку, так я ее выхаркаю». «Он был в бешенстве, — сказал Картер. — Вызвали к нему капеллана и семью». — И тут Картер решил попробовать сменить тему разговора.

— Что мы можем сделать прямо сейчас, чтобы вам стало полегче? — спросил он.

Старик-ветеран помедлил, вглядываясь ему в лицо, и начертал на доске: «Пиво».

— Какого сорта? — спросил Картер.

Через несколько минут он вернулся с ближайшей заправки с паком из шести банок заказанного пива и передал их на хранение дежурной медсестре отделения интенсивной терапии вместе с формальным врачебным предписанием: «одна банка в сутки перед сном». «Первое пиво я вручил ему лично, и лицо его просияло, — рассказывал Картер. — Выпил и заснул». Так ветеран Второй мировой смирился с жизнью, предпочтя ее смерти, и протянул после этого на удивление долго. «В людях очень сильна воля к жизни, — сказал Картер. — Ее чувствуешь. Видишь. Пребывание в реанимации стало настоящим духовным опытом».

На размышления о себе самом и о том, чем он отличается от других людей, времени у Картера практически не было. Его сознание по самой своей природе было обращено вовне, а не вглубь себя. Но не замечать того, что редко кто из студентов-медиков разделял его энтузиазм относительно вытаскивания людей с того света, Картер не мог. Они испытывали давление; давление вело к ошибкам. Картер был наслышан об ошибках, но первая же произошедшая на его глазах пронзила его настолько глубоко, что он не забудет ее до конца своих дней. Дело было в Лос-Анджелесе, где он как раз заканчивал ординатуру в одной окружной больнице. В блок интенсивной терапии вкатили пожилую женщину с волчанкой на фоне пневмонии, на глазах терявшую способность дышать. Картер интубировал ее и подключил к ИВЛ. В конце смены он практически не сомневался, что больная выживет. «На следующий день прихожу, а койка пуста», — вспоминал он. Картер разыскал молодого врача, который накануне заступил на пост после него. Тот был в шоке. Легкие вдруг схлопнулись, и пациентка скончалась, сказал он.

Картер сразу понял, что случилось. Такое бывает: нагнетаемый под давлением воздух вдруг начинает вместо легких заполнять плевру — полость вокруг них. Деваться газу оттуда некуда, плевра раздувается, как воздушный шар, и раздавливает легкие. Да к тому же избыточное давление в грудной клетке может еще и пережать сосуды и остановить приток крови к сердцу.

Также он знал, что в такой ситуации нужно было делать врачу: пункцию плевральной полости для стравливания давления вокруг легких. Нащупываешь верхнее ребро и прямо над ним жестко вводишь иглу катетера в полость грудной клетки. «Вы ей прокол грудины не сделали, что ли?» — спросил Картер и тут же об этом пожалел. На парня было больно смотреть. До него дошло, что это он лично и удушил пациентку. Вместо пункции он запросил рентгеновский снимок, чтобы посмотреть, что там происходит у нее в груди. И пока он ради собственного спокойствия дожидался этого снимка, женщина умерла. «Мы приучили себя к мысли, что рано или поздно все ошибаются, — сказал Картер. — Ошибка — не грех. Грех — допустить одну и ту же ошибку дважды. И лучше всё-таки учиться на чужих».

В отделении реанимации Картер не допускал ошибок, по крайней мере роковых. Однако чужие ошибки каким-то странным образом его буквально преследовали. К 1991 году он дослужился до заведующего отделением интенсивной терапии Медицинского центра Министерства по делам ветеранов на севере Чикаго. И тут в этой огромнейшей, на тысячу коек больнице начали один за другим умирать пациенты других отделений, причем в основном в результате явных врачебных ошибок. Один пожилой ветеран, к примеру, обратился с жалобами на боли в спине, врач прописал ему «Мотрин» и отпустил домой. Ровно через сутки ветерана привезли обратно в больницу с разрывом аорты. Оказалось, что боли в спине были вызваны аневризмой, которую первый врач просмотрел. Ветеран умер на операционном столе в отделении кардиохирургии. Последовавшая серия аналогичных исходов в операционных разных отделений повлекла за собой служебное расследование со стороны Министерства по делам ветеранов, которое завершилось выявлением массы нарушений.

Ошибки в частном медицинском секторе никогда не поднимают такой волны, а чаще всего и вовсе не всплывают на свет. Жалобы и претензии там урегулируются тихо, за счет страховых компаний. О систематических ошибках в ведомственном госпитале для ветеранов пришлось доложить Конгрессу, где члены партии, которая на тот момент не контролировала Белый дом, не преминули обвинить президента в попустительстве преступной халатности в отношении ветеранов. «Началась куча-мала, — сказал Картер. — Пошла настоящая охота за всяческими нарушениями». Ничто из реально случившегося ни тени подозрений лично на него не бросало, но досталось и ему, и это было неизбежно. Всё руководство госпиталя в северном Чикаго уволили или перевели с глаз долой. Министерство по делам ветеранов запретило проводить хирургические операции в стенах проштрафившегося госпиталя. Врачи и медсестры разбежались оттуда врассыпную, дабы не порочить свое имя и дальше связью с этим гадюшником. Медиа негодовали безостановочно. На первой полосе Chicago Tribune опубликовали интервью с безутешной вдовой ветерана Второй мировой войны, запечатленной с измятой фотографией покойного мужа в руках под заголовком «Вдова говорит, что в ветеранском госпитале с мужем обращались как с „ягненком на бойне“». Картер, бывало, выйдет по старой привычке из блока интенсивной терапии к родным вновь поступившего пациента, чтобы обсудить с ними перспективы, а они в холле смотрят по телевизору очередной ужастик о том, что в северном Чикаго изыскивают всё новые и новые способы умерщвления каждого, кто попадет в стены этого кромешного ада. «Слов нет, насколько это было унизительно, — говорил Картер. — Кожей чувствуешь. И подобное не забывается».