Грипп. В поисках смертельного вируса - Джина Колата Страница 12

Сцены происходившего во Флоренции напоминают те, что в 1918 году наблюдала в Денвере Кэтрин Энн Портер. Чума погубила от 45 до 75 процентов обитателей этого итальянского города, и его улицы и площади тоже полностью опустели. Только гремели по булыжным мостовым колеса тележек и фургонов, подбиравших мертвые тела.

И жертв чумы найти было нетрудно. Джованни Боккаччо в «Декамероне» рассказал, как люди, напуганные разлагавшимися у них в домах трупами, от которых могли заразиться они сами, вытаскивали тела на улицу, оставляя их, как мусор, у своего порога.

Причем похоронные процессии часто провожали в последний путь больше умерших, чем первоначально предполагали священники: «Постоянно наблюдались случаи, когда за спиной двух священников, шедших с распятием впереди покойника, к похоронной процессии приставало еще несколько носилок, так что священники, намеревавшиеся хоронить одного покойника, в конце концов хоронили шесть, восемь, а то и больше» [6] .

Как отмечал Боккаччо, люди очень быстро очерствели сердцами к жертвам болезни. «И никто, бывало, не почтит усопших ни слезами, ни свечой, – писал он. – Какое там: умерший человек вызывал тогда столько же участия, сколько издохшая коза».

Эпидемия вообще сильно повлияла на характеры людей. Боккаччо выделил в их поведении две крайности. Отдельные группы перепуганных горожан удалились от общества, укрывшись в домах, где никто не заболел. Они «запирались в домах, где им больше нравилось, в умеренных количествах потребляли изысканную пищу и наилучшие вина, не допуская излишеств, предпочитали не вступать в разговоры с людьми не их круга, боясь, как бы до них не дошли вести о смертях и болезнях, слушали музыку и, сколько могли, развлекались».

На другом полюсе находились те, кто предпочел удариться в буйный разгул. Они «утверждали, что вином упиваться, наслаждаться, петь, гулять, веселиться, по возможности исполнять свои прихоти, что бы ни случилось – все встречать смешком да шуточкой, – вот, мол, самое верное средство от недуга».

Компании таких гуляк переходили из таверны в таверну, пьянствуя день и ночь напролет. Другие же находили пристанище в чужих заброшенных домах, которые они присваивали. Там тоже шло разнузданное пьянство, а разговоры «сводились к темам исключительно приятным и забавным».

Не осталось никого, кто бы мог следить за соблюдением законов и религиозного благочестия, писал Боккаччо. «Весь город пребывал в глубоком унынии и отчаянии, ореол, озарявший законы Божеские и человеческие, померк…»

Многие бежали, «бросили родной город, дома, родных и все имущество свое». Но чума охватила и сельскую местность. Крестьяне перестали обрабатывать поля, забросили скот, который без присмотра бродил по лугам. Подобно жителям больших городов, население деревень и фермеры «вели себя так, словно каждый день мог стать для них последним», и «старались все имеющееся у них тем или иным способом уничтожить».

В конце концов «Черная смерть» отступила, вероятно, потому, что ее бактерии уже заразили всех, кто был для них уязвим. Но в мире продолжали свирепствовать другие эпидемии, и даже такие давно известные болезни, как холера, могли порой превращаться в бедствия, сравнимые по масштабам и смертоносности с самыми ужасными бедами, которые только постигали человечество.

Уильям Спроут не придал этому большого значения, когда в субботу, 23 октября 1831, года с ним случился приступ диареи. Понос быстро прошел, и Уильям скоро начисто забыл о нем. Съев на обед баранью отбивную, он вышел из своего дома в Сандерленде, расположенном в английском графстве Дарэм, и отправился к протекавшей рядом реке, по которой водил небольшую баржу.

Но стоило ему ступить на борт, как его буквально скрутило от жуткой боли в желудке, и водянистая, с белыми вкраплениями, жидкость хлынула из его заднего прохода буквально галлонами. Приступы повторялись, и каждому предшествовал сильнейший желудочный спазм. Его начало тошнить. Спроут едва добрался до дома, где улегся в постель, дрожа как в лихорадке и не находя себе места от все новых болей.

Всю ночь Спроут метался в кровати, неспособный заснуть из-за неослабевающих болезненных ощущений. На следующий день его навестил врач. Он записал, что «состояние мистера Спроута явно ухудшается; пульс почти не прощупывается, конечности похолодели, кожа ссохлась, глаза запали, губы приобрели синеватый оттенок, черты лица заострились, разговаривать он может только шепотом. При этом он страдает от рвоты и непроизвольных испражнений, от судорог в икроножных и бедренных мышцах, испытывая полный упадок сил».

В среду утром наблюдения медика стали еще более пессимистичными: «Пульс практически отсутствует, щеки сильно ввалились, губы окончательно посинели».

К полудню Спроут умер, став первой из известных докторам жертв разразившейся в Великобритании крупномасштабной эпидемии холеры.

Следующим был его сын, которого ждала столь же мучительная смерть несколько дней спустя. Заболела и его внучка, но при тех же симптомах ей удалось выжить. Вскоре эпидемия охватила весь город, а в течение недели расползлась по стране, унося множество жизней.

Это заболевание отличалось полной внезапностью возникновения, абсолютной непредсказуемостью распространения и ужасающим уровнем смертности среди заразившихся. Если ее не лечить, холера убивает от 40 до 60 процентов своих жертв. Сегодня больным попросту вводят в организм недостающую жидкость, в том числе – внутривенно. Но в начале XIX века никто еще не знал методов борьбы с заразой, источников ее появления и способов передачи. Когда ее подцепил Спроут, болезнь все еще оставалась совершенно не изученной.

И хотя вспышки холеры случались и раньше, эта эпидемия оказалась особенно смертоносной. Британские газеты впервые упомянули о болезни еще в 1818 году, когда она проявила себя в Индии. Репортеры описывали ее как новый недуг, окрестив его «холерой-морбус». Она охватила тогда Калькутту, убивая сражавшихся там английских солдат. Зимой 1818/19 года от нее умерли три тысячи солдат десятитысячной британской армии под командованием маркиза Гастингса. Один лондонский врач, командированный в Индию, так описывал свои переживания: «Какая же жуткая ответственность легла на плечи неопытного доктора двадцати пяти лет от роду, когда ему пришлось пользовать огромный европейский контингент, за которым к тому же следовали две тысячи человек из числа местного населения, и это в разгар эпидемии холеры! Никогда в жизни не сталкивался я с чем-либо более страшным, чем эта болезнь».

Однако каким-то чудом инфекцию не занесли в саму Англию вплоть до 1831 года, когда заболел Уильям Спроут. Последовавший за этим мор стал первой из шести холерных эпидемий, прокатившихся по миру, устрашающих и убийственных. Британский историк Р. Дж. Моррис пишет, что в Великобритании «каждая из этих вспышек – и особенно та, что последовала в 1832 году, – сеяла среди населения панику, не сравнимую ни с какой другой угрозой, за исключением, пожалуй, иностранного вторжения». Тогда умерли по меньшей мере 140 тысяч англичан. Моррис добавляет, что «обычно выдержанный в совершенно спокойных тонах» журнал «Квотерли ревью» истерично описывал холеру «как самую жуткую напасть, когда-либо обрушивавшуюся на нашу планету».