Север и Юг - Элизабет Гаскелл Страница 9

Забрось меня на какой-нибудь пустынный берег,

Где я могу найти

Только след печального кораблекрушения,

Но, если ты со мной, пускай бушует море,

Я не молю о более мирной и спокойной доле.

Хабингтон

Он уехал. Дом закрыли на ночь. Нет больше глубоких голубых небес, нет янтарной и багряной листвы. Маргарет поднялась переодеться к чаю, найдя Диксон, утомленную этим суматошным днем. Диксон лишь несколько раз небрежно провела щеткой по волосам молодой хозяйки, оправдываясь тем, что ей надобно срочно пойти к миссис Хейл. Теперь Маргарет ожидала в гостиной, пока мать спустится вниз. Она сидела одна у камина, не зажигая свечей на столе, вспоминая прошедший день, счастливый поход на этюды, радостный, приятный обед и мучительную злосчастную прогулку в саду.

Как же отличаются мужчины от женщин! Вот она сидит, расстроенная и несчастная из-за того, что ее внутренний голос не подсказал ей ничего, кроме отказа. Тогда как он, получив отказ на самое искреннее, самое святое чаяние в своей жизни, вскоре смог беседовать как ни в чем не бывало, как будто его интересовали только дела и прочие темы, о которых говорят в хорошем доме и в приятном обществе. О боже! Как она могла бы любить его, если бы он был другим, если бы не эта его двойственность, которую она постоянно ощущала. Потом ей пришло в голову, что его несерьезность могла быть напускной, чтобы скрыть горечь разочарования, которое оставило бы след и в ее собственном сердце, если бы она любила, а ей отказали.

Ее мать спустилась в комнату прежде, чем вихрь мыслей приобрел какое-то подобие порядка. Маргарет отогнала воспоминания о том, что было сделано и сказано в этот день, и превратилась в сочувствующего слушателя: она выслушала рассказ о жалобах Диксон на то, что гладильщица опять сожгла одеяло, а Сьюзан Лайтфут видели в шляпке с искусственными цветами, чем она окончательно подтвердила, что является пустой и легкомысленной особой. Мистер Хейл потягивал свой чай молча, весь во власти своих невеселых мыслей. Маргарет недоумевала, как ее отец и мать могли быть такими забывчивыми, такими равнодушными: за весь вечер они ни разу не вспомнили о мистере Ленноксе. Она забыла, что он не делал им предложения.

После чая мистер Хейл поднялся и стоял, опираясь локтем на камин, склонив голову на руку, размышляя над чем-то, и время от времени глубоко вздыхал. Миссис Хейл вышла обсудить с Диксон сбор зимней одежды для бедных. Маргарет занялась рукоделием своей матери, вздрагивая при мысли об этом длинном вечере и желая, чтобы он побыстрее закончился и можно было уйти к себе и тщательно обдумать события этого дня.

— Маргарет! — сказал мистер Хейл наконец с таким отчаянием в голосе, что девушка вздрогнула. — Этот гобелен так необходимо закончить прямо сейчас? Я имею в виду, не могла бы ты оставить его и пройти со мной в кабинет? Мне нужно поговорить с тобой о чем-то очень важном для нас всех.

«Очень важном для нас всех». У мистера Леннокса не было возможности поговорить с ее отцом наедине после ее отказа, а что еще могло быть «очень важно»? Маргарет смущалась и чувствовала себя виноватой из-за того, что, оказывается, уже выросла и достигла брачного возраста; кроме того, она не была уверена, что отец не выразит недовольство тем, что она самостоятельно отвергла предложение мистера Леннокса. Но вскоре она поняла, что тема разговора едва ли имеет отношение к тому, что произошло недавно, и теперь терялась в догадках, о чем желал поговорить с ней отец. Он усадил ее рядом с собой, помешал угли в камине, снял нагар со свечей, вздохнул пару раз, прежде чем смог решиться, но затем сразу огорошил ее:

— Маргарет! Я собираюсь уехать из Хелстона.

— Уехать из Хелстона, папа?! Но почему?

Минуту-другую мистер Хейл не отвечал. В замешательстве он беспокойно перебирал бумаги на столе, несколько раз открывал рот, но закрывал его снова, не находя в себе мужества заговорить. Маргарет не могла дольше вынести этого ожидания, которое терзало отца больше, чем ее саму.

— Но почему, папочка? Скажи же мне!

Внезапно он посмотрел ей прямо в глаза и произнес медленно и с напускным спокойствием:

— Потому что я больше не имею права оставаться священником Англиканской церкви.

Маргарет предполагала, что ее отец наконец-то получил продвижение по службе, которого так желала ее мать, — ведь только это заставило бы его оставить замечательный, любимый Хелстон и переехать, возможно, в один из величавых и тихих особняков, которые Маргарет видела время от времени неподалеку от кафедральных соборов. Такие места невольно внушали почтение и трепет, но перебраться туда означало навсегда покинуть Хелстон, что причинило бы огорчение и даже боль. Но эта предполагаемая боль не шла ни в какое сравнение с тем потрясением, которое испытала Маргарет от слов отца. Что он имел в виду? Загадочность этих слов только усугубляла положение. Его лицо, искаженное мукой и взывающее к состраданию, едва ли не умоляющее о милосердии и доброте собственное дитя, вызвало у нее внезапную дурноту. Мог ли он быть вовлечен в то, что сделал Фредерик? Фредерик был вне закона. Неужели естественная любовь к сыну заставила отца потворствовать какому-нибудь…

— О! В чем дело? Говори, папа! Расскажи мне все! Почему ты не можешь больше оставаться священником? Наверняка, если епископу рассказать все, что мы знаем о Фредерике, и тяжелое, несправедливое…

— Это не имеет отношения к Фредерику. Епископ не смог бы ничего с этим поделать. Дело во мне самом. Маргарет, я расскажу тебе об этом. Я отвечу на все твои вопросы сейчас, но после сегодняшнего вечера мы больше не будем об этом говорить. Я могу столкнуться с последствиями моих мучительных сомнений, но для меня слишком тяжело говорить о том, что послужило причиной моих страданий.

— Сомнения, папа! Сомнения в религии? — спросила Маргарет, потрясенная еще больше.

— Нет, нет, не сомнения в религии, ничего подобного.

Он замолчал. Маргарет вздохнула, как будто стояла на грани какого-то нового ужаса. Он начал снова, говоря быстро, чтобы покончить с мучительным признанием:

— Ты бы не смогла понять всего, если бы я рассказал тебе — о своей тревоге все эти долгие годы, когда я не мог решить, имею ли я право исполнять обязанности викария, о своих попытках погасить тлеющие сомнения в авторитете Церкви. О Маргарет, как я люблю святую Церковь, от которой должен быть отторгнут!

Он не мог продолжить минуту или две. Маргарет хранила молчание. Все казалось таким же непостижимым, как если бы отец обратился в мусульманство.

— Я сегодня прочел о двух тысячах человек, что были изгнаны из своих церквей, — продолжил мистер Хейл, слабо улыбнувшись, — пытался позаимствовать у них немного мужества, но это бесполезно, бесполезно, я не могу не чувствовать этого.

— Но, папа, ты хорошо все обдумал? О! Это такой ужас, такое потрясение, — сказала Маргарет и внезапно расплакалась. Единственное крепкое основание ее дома, образ любимого отца, казалось, шатается и колеблется. Что она могла сказать? Что могла сделать? Ее отчаяние заставило мистера Хейла самого собраться с силами, чтобы попытаться успокоить ее. Подавив душившие его сухие рыдания, шедшие из глубины сердца, он подошел к книжному шкафу и вынул томик, который читал довольно часто в последнее время и который, как ему казалось, придавал ему силы, чтобы вступить на избранный им путь.