Дядюшкин сон - Федор Достоевский Страница 9

– Вы бы, Настасья Петровна, взглянули на кухне, – говоритона, проводив князя. – У меня есть предчувствие, что этот изверг Никитканепременно испортит обед! Я уверена, что он уже пьян…

Настасья Петровна повинуется. Уходя, она подозрительно взглядываетна Марью Александровну и замечает в ней какое-то необыкновенное волнение.Вместо того чтоб идти присмотреть за извергом Никиткой, Настасья Петровнапроходит в зал, оттуда коридором в свою комнату, оттуда в темную комнатку,вроде чуланчика, где стоят сундуки, развешана кой-какая одежда и сохраняется вузлах черное белье всего дома. Она на цыпочках подходит к запертым дверям,скрадывает свое дыхание, нагибается, смотрит в замочную скважину иподслушивает. Эта дверь – одна из трех дверей той самой комнаты, где осталисьтеперь Зина и ее маменька, – всегда наглухо заперта и заколочена.

Марья Александровна считает Настасью Петровну плутоватой, ночрезвычайно легкомысленной женщиной. Конечно, ей приходила иногда мысль, чтоНастасья Петровна не поцеремонится и подслушать. Но в настоящую минуту госпожаМоскалева так занята и взволнована, что совершенно забыла о некоторыхпредосторожностях. Она садится в кресло и значительно взглядывает на Зину. Зиначувствует на себе этот взгляд, и какая-то неприятная тоска начинает щемить еесердце.

– Зина!

Зина медленно оборачивает к ней свое бледное лицо и подымаетсвои черные задумчивые глаза.

– Зина, я намерена поговорить с тобой о чрезвычайно важномделе.

Зина оборачивается совершенно к своей маменьке, складываетсвои руки и стоит в ожидании. В лице ее досада и насмешка, что, впрочем, онастарается скрыть.

– Я хочу тебя спросить, Зина, как показался тебе, сегодня,этот Мозгляков?

– Вы уже давно знаете, как я о нем думаю, – нехотя отвечаетЗина.

– Да, mon enfant; [23] но мне кажется, он становится как-тоуж слишком навязчивым с своими… исканиями.

– Он говорит, что влюблен в меня, и навязчивость егоизвинительна.

– Странно! Ты прежде не извиняла его так… охотно. Напротив,всегда на него нападала, когда я заговорю об нем.

– Странно и то, что вы всегда защищали и непременно хотели,чтоб я вышла за него замуж, а теперь первая на него нападаете.

– Почти. Я не запираюсь, Зина: я желала тебя видеть заМозгляковым. Мне тяжело было видеть твою беспрерывную тоску, твои страдания,которые я в состоянии понять (что бы ты ни думала обо мне!) и которые отравляютмой сон по ночам. Я уверилась, наконец, что одна только значительная перемена втвоей жизни может спасти тебя! И перемена эта должна быть – замужество. Мынебогаты и не можем ехать, например, за границу. Здешние ослы удивляются, чтотебе двадцать три года и ты не замужем, и сочиняют об этом истории. Но неужелиж я тебя выдам за здешнего советника или за Ивана Ивановича, нашего стряпчего?Есть ли для тебя здесь мужья? Мозгляков, конечно, пуст, но он все-таки лучше ихвсех. Он порядочной фамилии, у него есть родство, у него есть полтораста душ;это все-таки лучше, чем жить крючками да взятками да бог знает какими приключениями;потому я и бросила на него мои взгляды. Но, клянусь тебе, я никогда не имеланастоящей к нему симпатии. Я уверена, что сам всевышний предупреждал меня. Иесли бы бог послал, хоть теперь, что-нибудь лучше – о! как хорошо тогда, что тыеще не дала ему слова! ты ведь сегодня ничего не сказала ему наверное, Зина?

– К чему так кривляться, маменька, когда все дело в двухсловах? – раздражительно проговорила Зина.

– Кривляться, Зина, кривляться! и ты могла сказать такоеслово матери? Но что я! Ты давно уже не веришь своей матери! Ты давно ужесчитаешь меня своим врагом, а не матерью.

– Э, полноте, маменька! Нам ли с вами за слово спорить!Разве мы не понимаем друг друга? Было, кажется, время понять!

– Но ты оскорбляешь меня, дитя мое! Ты не веришь, что яготова решительно на все, чтоб устроить судьбу твою!

Зина взглянула на мать насмешливо и с досадою.

– Уж не хотите ли вы меня выдать за этого князя, чтобустроить судьбу мою? – спросила она с странной улыбкой.

– Я ни слова не говорила об этом, но к слову скажу, что еслиб случилось тебе выйти за князя, то это было бы счастьем твоим, а не безумием…

– А я нахожу, что это просто вздор! – запальчиво воскликнулаЗина. – Вздор! вздор! Я нахожу еще, маменька, что у вас слишком многопоэтических вдохновений, вы женщина-поэт, в полном смысле этого слова; васздесь и называют так. У вас беспрерывно проекты. Невозможность и вздорность ихвас не останавливают. Я предчувствовала, когда еще князь здесь сидел, что у васэто на уме. Когда дурачился Мозгляков и уверял, что надо женить этого старика,я прочла все мысли на вашем лице. Я готова биться об заклад, что вы об этомдумаете и теперь с этим же ко мне подъезжаете. Но так как ваши беспрерывныепроекты насчет меня начинают мне до смерти надоедать, начинают мучить меня, топрошу вас не говорить мне об этом ни слова, слышите ли, маменька, – ни слова, ия бы желала, чтоб вы это запомнили! – Она задыхалась от гнева.

– Ты дитя, Зина, – раздраженное, больное дитя! – отвечалаМарья Александровна растроганным, слезящимся голосом. – Ты говоришь со мнойнепочтительно и оскорбляешь меня. Ни одна мать не вынесла бы того, что я выношуот тебя ежедневно! Но ты раздражена, ты больна, ты страдаешь, а я мать и преждевсего христианка. Я должна терпеть и прощать. Но одно слово, Зина: если б я идействительно мечтала об этом союзе, – почему именно ты считаешь все этовздором? По-моему, Мозгляков никогда не говорил умнее давешнего, когдадоказывал, что князю необходима женитьба, конечно, не на этой чумичке Настасье.Тут уж он заврался.