Гринтаун. Мишурный город - Рэй Брэдбери Страница 9

                             спагетти,

Которых не распутать красноречьем.

Неизреченные мечтания отступают в свое тупое

костное убежище,

А слезы солью просыхают на щеках,

Закатываясь в удивленные

Подслеповатые глаза, следов не оставляя.

Все это прошлой ночью вспоминая,

Я видел, как отец шагает вдоль киноленты

                             памяти моей,

Но измеряющей его!

В моей плоти, в обличье дружелюбном,

Его я обнаружил:

Он прятался в моих глазах, еще не умудренных,

Но прозревающих, с прищуром уже.

Его давно уж нет на свете, но

Тем острее ощущение потери и грустные мои

                             искания.

Едва ль его найдешь в носу, в ушах иль

                             челюстях,

Но только гляньте – на запястье волоски и на

                             плечах

Горят, подобно блесткам солнца, золота иль

                             янтаря,

Здесь все, чем был я, есть и скоро буду.

Порою дважды за день я замечаю, как он

                             проходит мимо,

Иль из-под век я зрением боковым

Раз десять его вижу в мареве полудня.

Он вскидывает мои руки, чтобы поймать

                             незримый мяч,

Он заставляет мои ноги бежать к барьерам,

                             рухнувшим

И ставшим руинами сорокалетней давности.

За жизнь свою надеюсь засечь его

                             движения

Еще сто тысяч раз, если не больше, прежде

                             чем умру.

Отец мой, папа, любящий родитель,

С которого, сверкая, градом пот катился

И впитывался в завитушки,

Подобные пружинам часовым из меди,

Что покрывают ворсом золотым меня,

Играет светом и своим молчанием говорит

                             мне больше,

Чем постичь способна моя печальная,

                             заблудшая душа.

Он бродит там, где в детстве муравьи

Сновали по костяшкам моих пальцев,

То виден, то не виден, он машет мне рукой,

                             чтоб я его заметил

На этой загадочной жаровне – моей руке,

Как на пшеничном поле, на моей ладони,

На пальцах, на плоти.

О Боже милосердный! Восхвалим Его за то,

                             что Он

Дозволил, что Он открыл глаза мне на обе

                             наши жизни:

Чтобы увидеть в сыне счастливого отца —

                             в уюте и тепле.

Вот чудеса! Кровь, клетки, гены, устьица

                             и хромосомы –

Странное бессмертие, мы редко говорим

                             о них как о жилище.

И все же это есть жилище, порог огня,

                             в котором мой отец,

Играя при смерти, нашел успокоение,

погрузился и развел себе огонь пожарче:

Я же – сын, с благословления генетики

                             зажженный вновь.

Когда, протягивая руку, я нащупываю что-то,

Мерещатся его мне пальцы,

Восторженно дыша, благодаря Судьбу,

Я с каждым выдохом молитвы выдыхаю.

Когда я за себя благодарю, то я благодарю

                             его,

А значит, в двойном благодарении мы делим

Одно-единственное сердце на двоих;

Мы обожаем, любим эту душу, плоть

                             и члены,

Обитель нашу.

Мы – воплощение мечтаний каждого

                             из нас;

Он – давно почивший и растаявший,

А я – все, что осталось от воспоминаний

                             смутных

Об эскимо июньскими ночами…

Вот, наконец,

Окончен долгий, скучный банкет отцов

                             и сыновей длиною в жизнь

И мы бредем домой,

На том же тротуаре двое нас.

Шагаем как один.

И все же, бреясь вечером, тебя

Я в ярком зеркале забрызганном

Выискиваю взглядом в маске мыльной

                             пены.

Старик, тоскуя по тебе, я здесь найду тебя.

Ведь здесь твой дом

И костный мозг мой – твой по праву,

А я – твой сын.

И порознь никогда нас не было – двоих,

                             а мы едины были.

Некогда ты был один.

Но с переменой на море

Отлив, откатываясь прочь, вновь

возвращается,

Теперь, теперь, теперь, о, теперь…

Одним из нас двоих стал я.