Затерянный остров - Джон Бойнтон Пристли Страница 7

— Очень интересно, — неожиданно сочным баритоном протянул мистер Гарсувин, не кривя, кажется, душой.

— Я пишу просто для удовольствия, — продолжал Уильям. — Иногда что-то шлю на выставки, что-то время от времени продаю. Ничего особенного, окрестные пейзажи.

— Не знал, — с серьезным видом ответил мистер Гарсувин. — Но теперь буду знать.

Уильям посмотрел на него внимательно. Гость сидел сосредоточенный, еще сильнее напоминая французского или итальянского клоуна во время антракта, настраивающегося на следующий номер.

Медам же решительно вознамерилась говорить только об Уильяме.

— Вы слишком… слишком-слишком… — Она пошевелила пальцами в воздухе, будто надеясь вытащить ускользающее слово из ниоткуда, словно фокусник. — Слишком, ну, понимаете…

— Старый, — подсказал дядя Болдуин с надеждой.

— Нет-нет-нет!

— Тогда молодой.

— Нет-нет-нет! — запротестовала медам. В огромных глазах плескалось отчаяние.

— Мистер Дерсли слишком скромен, — подал голос Гарсувин.

— Да! — возликовала медам. — Именно! Слишком, слишком скромен. Нельзя быть скромным — в нашей жизни нельзя. Нужно объездить много мест и везде заявлять: «Смотрите, какая я величина!» Как ваш онкль Болди.

Высказавшись, она залилась смехом, а потом сделала внушительный глоток виски. Виски пили все трое гостей, причем частили непозволительно для обеденного времени. Бутылка рисковала не дожить до конца трапезы.

— Вам непременно необходимо на Южные моря, — вынесла вердикт медам.

— Как-нибудь с радостью побывал бы, — ответил Уильям.

— Как-нибудь!.. Как-нибудь — значит никогда. Нет, нужно сейчас! Берите пример с вашего онкль.

— Не особенно-то его «онкль» на этих морях озолотился, — возразил Болдуин. — Хотя, признаю, скучать не давали — к тому же на добрых тридцать лет сбежал от кошмара, который тут называется погодой. Но, сами знаете, баснословных барышей мне острова не принесли.

— Ах, Болди, как там говорят — цыплят по осени считают?

Медам оглянулась на Гарсувина, и Уильям успел перехватить его ответный взгляд. Очень красноречивый. Тяжелые веки чуть приподнялись над темными глазами, и глаза недвусмысленно и властно сказали: «Хватит. Помолчи».

— Может быть, может быть, — задумчиво протянул дядя Болдуин, принимая свой излюбленный таинственный вид, на который Уильям уже не обращал внимания.

Разговор перекинулся на другие темы: промозглая лондонская сырость, красоты Парижа, французские почтовые пароходы из Марселя; некто Ричардсон, которого они встречали в Лондоне, Сан-Франциско, Сиднее и других местах; еда, напитки, одежда и погода. Приятная, занимательная беседа, но малоинформативная.

Вспоминая этот скромный обед под перестук колес поезда на Лондон, Уильям не мог отделаться от разочарования. Как все многообещающе начиналось… Мистер Гарсувин и его спутница затмили собой самые фантасмагорические рассказы дяди Болдуина. За обыкновенным обеденным столом собралась колоритнейшая компания, будто сошедшая с книжных страниц: дядя Болдуин с одутловатым багровым лицом, внушительным орлиным носом и седым взъерошенным венчиком волос; Гарсувин с вытянутой яйцевидной головой, сеткой морщин и тяжелым взглядом; медам с нарумяненными смуглыми щеками, обилием цвета, блеска, аромата и колдовскими глазами юной девы… Сев с этими людьми за один стол, Уильям словно перенесся в какой-то приключенческий фильм, в котором он был одновременно и персонажем, и зрителем. Однако затем холод Восточной Англии и обыденность Бантингема взяли свое — столовая, дрогнув, вернулась обратно в зимние сумерки Айви-Лоджа, в царство солода, шахмат, акварели и поездов до Ливерпуль-стрит.

Лишь одна деталь заслуживала особого внимания — взгляд, заставивший умолкнуть медам. Во взгляде этом читалось, что всякому разговору свое время, не предполагающее, в данном случае, присутствия Уильяма. Почему-то Уильяму эта избирательность польстила. Глядя в темное окно, он забавы ради мысленно подставлял на место убегающих вдаль кусочков Восточной Англии сердитые глаза Гарсувина под тяжелыми веками. И все же экзотичность сегодняшних гостей казалась ему искусственной, наигранной, как и дядюшкин таинственный вид. Наверное, таковы все путешественники по дальним странам — боятся выйти из образа в старушке Европе. Когда он уезжал, гости о чем-то оживленно беседовали, уже прикончив бутылку виски (тоже часть образа), слегка разгорячившись и расшумевшись, однако скорее всего остаток дня они проболтают о банальностях, позлащенных необычной географической принадлежностью. Наверное, в глазах уроженца другого полушария беседа между обычными жителями Бантингема тоже расцвела бы яркими красками диковинных имен и названий.

Жизнь, решил Уильям, везде примерно одинакова. Он говорил себе это частенько, выработав некую утешительную философию как раз на такой случай. Было время, через год-другой после войны, когда он хотел оставить Бантингем и солодильню, сунуть в карман имеющиеся в наличии пару сотен фунтов и махнуть куда-нибудь на край света. Но сперва занемог постаревший отец, потом мать, и Уильям никуда не поехал. Он не смотрел на Бантингем свысока, ему нравился родной городок, и казалось невозможным пустить корни где-то еще (да и вообще не хотелось пускать корни и остепеняться). И тогда он постепенно привык утешать себя тем, что жизнь повсюду одинакова, и везде, как ее ни разукрашивай, ждет все та же набившая оскомину бантингемская действительность. Дядя со своими двумя визитерами, от которых сперва захватывало дух, а потом тянуло зевать, только подтверждали его теорию. Однако ожидаемой радости это подтверждение не приносило, а рождало лишь досаду. Отчего-то собственная жизнь показалась Уильяму совсем унылой. Тяжело слышать стук захлопывающихся со всех сторон дверей на свободу, однако еще горше обнаружить, что они распахнуты и ведут в никуда. Он безрадостно смотрел на проплывающие за окном эссекские поля. Затем, приняв наконец деловой вид, щелкнул замками на портфеле, вытащил бумаги и освежил в памяти кое-какие цифры, с которыми предстояло ознакомить пивоваров, Пантоксов. Во взгляде сидящей напротив скромной женщины средних лет мелькнуло уважение к высоким финансовым материям. Что ж, решил Уильям, жизнь как жизнь. Нужно довольствоваться тем, что имеешь.