Больше чем просто дом - Фрэнсис Скотт Фицджеральд Страница 7

По традиции в самый жаркий день весны в клубе «Кокцидиан» устраивается капустник, и тот год не стал исключением. В гостиных вытянутого в длину старинного здания изнывали от жары две сотни врачей и студентов, и еще две сотни студентов толпились в дверях, преграждая путь любым дуновениям вечернего мэрилендского воздуха. Эти припозднившиеся посетители только краем уха слышали звуки увеселений, но исправно освежались напитками, которые им бойко передавали по цепочке из буфета. Укрывшийся в подвале швейцар гадал, как и каждый год, выдержат ли просевшие полы очередное испытание.

Из тех, кто присутствовал в зале, Билл Талливер менее других страдал от жары. Без особого повода он облачился в просторный балахон и прихватил с собой посох, притом что в капустнике у него был один-единственный номер: исполнение неиссякаемых рискованных куплетов, высмеивающих слабости и причуды профессуры медицинского факультета. Относительно непринужденно чувствуя себя на сцене, он свысока взирал на море разгоряченных лиц. Первый ряд занимали ведущие специалисты: профессор-офтальмолог Рафф, профессор-нейрохирург Лейн, профессор Джорджи, знаток желудочно-кишечных недугов, профессор Барнетт, алхимик терапии, а с краю, нимало не смущаясь ручейками пота, стекавшими с высокого купола головы, — профессор Нортон, диагност от бога.

Подобно большинству студентов, Билл Талливер благоговел перед Нортоном и смотрел ему в рот, но не так, как остальные. Он преклонял перед профессором колени как перед великой животворящей силой. Биллу хотелось не просто снискать похвалу своего учителя, но припереть его к стенке. Увлеченный своей специальностью, он мечтал, что в июне придет в университетскую клинику, начнет работать не за страх, а за совесть в качестве интерна и приложит все силы к тому, чтобы в один прекрасный день его диагноз оказался правильным, а диагноз профессора Нортона — ошибочным. То будет миг его освобождения: от арифмометра, от счетной машинки, от машины вероятности, от махины Франциска Ассизского.

Такие амбиции возникли у Билла Талливера не на пустом месте. Он являл собой пятое звено непрерывной цепочки врачей Биллов Талливеров, которые с большим успехом практиковали в этом городе. Минувшей зимой скончался его отец; стоило ли удивляться, что еще во чреве своей альма-матер последний отпрыск этой врачебной династии жаждал «самовыражения».

Факультетским куплетам, популярным с незапамятных времен, не было конца. Не остались без внимания ни кровожадность профессора Лейна, ни изобретательность профессора Брюна, мастера придумывать новые названия для им же изобретенных болезней, ни личные пристрастия профессора Шварца, ни семейные дрязги профессора Гиллеспи. Профессор Нортон, один из самых уважаемых преподавателей, отделался легким испугом. Прозвучали и новые куплеты; некоторые из них Билл сочинил сам:

Герпес Зиглер, хмуря брови,

Вас в кутузку упечет,

Коль у вас случайно кровью

Гемофилик истечет.

Бум-тиди-бум-бум, Тиди-бум-бум.

Три тыщи лет назад,

Три тыщи лет назад.

Наблюдая за профессором Зиглером, он заметил, как того перекосило под маской улыбки. Билл прикинул, сколько пройдет времени, прежде чем в куплетах продернут его самого, Билла Талливера, и, пока хор выводил припев, загодя сочинил четверостишие.

После капустника старшее поколение удалилось, на полу захлюпали пивные лужи, и вечер утонул в традиционном разгуле. Но Билл, посерьезнев, переоделся в полотняный костюм, минут десять поглазел на происходящее и вышел из душного зала. На ступенях у входа толпились желающие глотнуть разреженного воздуха, а любители пения сгрудились на углу, вокруг фонарного столба. На другой стороне улицы темнела громада клиники, вокруг которой вращалась вся жизнь. Между платным стационаром имени Святого Михаила и бесплатной лечебницей имени Уорда поднималась полная луна.

Та девушка — она явно спешила — поравнялась с гуляками у фонарного столба в тот же миг, что и Билл. Одета она была в темное платье и темную шляпку с мягкими полями; однако у Билла почему-то сложилось впечатление, будто одежда ее отличалась пусть не веселой расцветкой, но стильным фасоном. Все произошло в считаные мгновения: тот молодой человек — не имеющий отношения в великому братству, как сразу отметил Билл, — развернулся и буквально бросился к ней в объятия, как ребенок к матери.

Едва удержавшись на ногах, девушка испуганно вскрикнула, и вся компания засуетилась.

— Вы не пострадали?

— Нет-нет, — выдохнула она. — Наверное, он не в себе — даже не понял, что вцепился в девушку.

— Мы его сейчас оттащим в приемный покой — пусть-ка проглотит желудочный зонд, если сумеет.

Билл Талливер машинально зашагал рядом с девушкой.

— Вы точно не пострадали?

— Нет-нет, все в порядке.

Она не могла отдышаться; грудь ее, расточавшая извечные обещания, вздымалась, будто ловя последний в этом мире воздух.

— Вот влипла… и поделом… так мне и надо, — выдохнула девушка. — Я сразу поняла: студенты. Не нужно было сегодня идти этой дорогой.

Темные, заправленные за уши волосы доходили ей до плеч. Она неудержимо рассмеялась.

— Он был таким беспомощным, — выговорила она. — Бог свидетель, я повидала множество беспомощных мужчин… сотни… абсолютно беспомощных, но никогда не забуду, какое у него было выражение лица, когда он решил на меня… опереться.

Темные глаза сверкнули весельем, и Билл понял, что она вполне уверена в себе. Не отрывая от нее взгляда, он все больше убеждался в ее красоте и в конце концов, не связанный с нею ни единым словом, ни даже официальным знакомством, потянулся к ней всем сердцем, завороженный улыбкой, что изогнула ее губы и оживила щеки…

Все это заняло не более трех-четырех минут — ровно столько они шагали рядом, но лишь некоторое время спустя он осознал, сколь глубокое впечатление произвела на него незнакомка.

Они миновали похожий на собор административный корпус, и тут рядом с ними притормозил открытый кабриолет, из которого выскочил мужчина лет тридцати пяти. Девушка бросилась к нему.