Цветок в пустыне - Джон Голсуорси Страница 6

– Ещё бы!

– А я попала в Лондон, когда их уже не было.

– Если этот ресторан вам знаком, показывайте дорогу. Я о нём слышал, но сам здесь не бывал.

– Он помещается в подвале. Кухня – французская.

Они сняли пальто и заняли столик с краю.

– Мне, пожалуйста, поменьше, – попросила Динни. – Ну, скажем, холодного цыплёнка, салат и кофе.

– Что-нибудь со здоровьем?

– Просто привычка к умеренности.

– Ясно. У меня тоже. Вина выпьете?

– Нет, благодарю. Как вы считаете, мало есть – это хороший признак?

– Если это делается не из принципа, – да.

– Вам не нравятся вещи, которые делаются из принципа?

– Я не доверяю людям, которые их делают. Это фарисеи.

– Это чересчур огульно. Вы склонны к обобщениям?

– Я имел в виду тех, кто не ест потому, что видит в еде проявление плотских чувств. Надеюсь, вы так не считаете?

– О нет! – воскликнула Динни. – Я только не люблю чувствовать себя набитой. А чтобы это почувствовать, мне нужно съесть совсем немного. О плоти я мало что знаю, но чувства, по-моему, это хорошая вещь.

– Вероятно, единственная хорошая на свете.

– Поэтому вы и сочиняете стихи? Дезерт усмехнулся:

– Я думаю, у вас они тоже получались бы.

– Стишки – да, стихи – нет.

– Пустыня – вот место для поэзии. Бывали вы в пустыне?

– Нет, но хотела бы.

Она сказала это и сама удивилась своим словам, вспомнив, как отрицательно отнеслась к профессору американцу и его широким бескрайним просторам. Впрочем, трудно представить себе больший контраст, чем Халлорсен и этот смуглый беспокойный молодой человек, который смотрит на неё. Ох, эти глаза! Холодок снова пробежал у неё по спине. Динни разломила булочку и сообщила:

– Вчера я обедала с Майклом и Флёр.

Губы Дезерта искривились.

– Вот как? Когда-то я сходил с ума из-за Флёр. Она – совершенство… в своём роде, правда?

– Да, – согласилась Динни и глазами добавила: "Не надо её унижать!"

– Превосходное оснащение, редкая выдержка!

– Думаю, что вы её не знаете, – заметила девушка, – А я и подавно.

Он наклонился над столом:

– Вы кажетесь мне верным человеком. Откуда это в вас?

– Слово «верность» – наш фамильный девиз. От этого так просто не отделаешься, не так ли?

– Не знаю, – отрезал он. – Я не понимаю, что такое верность. Чему? Кому? В нашем мире нет ничего незыблемого – все относительно. Верность показатель статичности мышления или просто предрассудок. В любом случае она исключает пытливость ума.

– Есть вещи, которые стоят, чтобы им хранили верность. Например, кофе или религия.

Он посмотрел на неё так странно, что Динни почти испугалась.

– Религия? А вы сами веруете?

– В общем, пожалуй, да.

– Что? Вы способны проглотить догмы катехизиса? Считать одну легенду правдивее другой? Предположить, что один набор представлений о непознаваемом представляет собой большую ценность, чем остальные? Религия! Но у вас же есть чувство юмора. Неужели оно покидает вас, как только речь заходит о ней?

– Нет. Я только допускаю, что религия – просто ощущение присутствия всеобъемлющего духа и то этическое кредо, которое помогает служить ему.

– Гм!.. Довольно далеко от общепринятой точки зрения. Откуда же в таком случае вам известно, как лучше всего служить всеобъемлющему духу?

– Это мне подсказывает вера.

– Вот здесь мы и расходимся! – воскликнул Дезерт, и девушке показалось, что в голосе его зазвучало раздражение. – Вспомните, как мы пользуемся силой нашего мышления, нашими умственными способностями! Я беру каждую проблему, как она есть, оцениваю её, делаю вывод и действую. Словом, действую, решив с помощью разума, как лучше действовать.

– Лучше для кого?

– Для меня и для мира в широком смысле слова.

– Кто на первом месте – вы или мир?

– Это одно и то же.

– Всегда ли? Сомневаюсь. Кроме того, всё это предполагает такую длительную оценку, что я даже не представляю себе, как вам удаётся перейти к действию. Этические же нормы, несомненно, являются результатом бесчисленных решений, которые люди, сталкиваясь с одними и теми же проблемами, принимали в прошлом. Почему бы вам не следовать этим этическим нормам?

– Потому что ни одно из этих решений не было принято людьми, обладавшими моим темпераментом или находившимися в сходных со мной обстоятельствах.

– Понимаю. Вам нужно то, что называется судебным прецедентом.

Как это типично по-английски!

– Простите! – оборвал её Дезерт. – Я вам надоедаю. Хотите сладкого?

Динни оперлась локтями о стол, положила голову на руки и серьёзно посмотрела на него:

– Вы мне нисколько не надоели. Наоборот, ужасно меня заинтересовали. Я только думаю, что женщины действуют более импульсивно. Практически это означает, что они считают себя более похожими друг на друга, чем мужчины, и больше доверяют своему интуитивному восприятию коллективного опыта.

– Так было раньше. Как будет дальше – не знаю.

– Надеюсь, по-прежнему, – сказала Динни. – Мне кажется, что мы, женщины, никогда не станем вдаваться в оценку. А сладкого я хочу. Пожалуй, съем сливовый компот.

Дезерт взглянул на неё и расхохотался.

– Вы изумительная! Мы оба возьмём по компоту. У вас очень церемонная семья?

– Но то чтобы церемонная, но верит в традиции и в прошлое.

– А вы?

– Боюсь сказать. Бесспорно одно – я люблю старинные вещи, старинные здания и стариков. Люблю всё, что отчеканено, как монета. Люблю чувствовать, что у меня есть корни. Всегда увлекалась историей. Тем не менее не могу над этим не смеяться. В нас всех заложено что-то очень комическое: мы – как курица, которой кажется, что её привязали верёвкой, если по земле провести меловую черту от её клюва.

Дезерт протянул руку, и Динни вложила в неё свою.

– Пожмём друг другу руки и порадуемся этому спасительному свойству.

– Когда-нибудь вы мне ещё кое-что расскажете, – объявила Динни. – А пока скажите, на какую вещь мы идём.

– Играют ли где-нибудь пьесы человека по фамилии Шекспир? Не без труда им удалось обнаружить театр на заречной стороне города, где в этот день давали пьесу величайшего в мире драматурга. Они отправились туда, и после спектакля Дезерт неуверенно предложил:

– Не заедем ли ко мне выпить чаю? Динни улыбнулась, кивнула и сразу же почувствовала, как изменилось его обращение. Оно стало и более непринуждённым и более почтительным, как будто он сказал себе: "Она мне ровня".