Братья Карамазовы - Федор Достоевский Страница 55

Скоро подошел он к дому госпожи Хохлаковой, к домукаменному, собственному, двухэтажному, красивому, из лучших домов в нашемгородке. Хотя госпожа Хохлакова проживала большею частию в другой губернии, гдеимела поместье, или в Москве, где имела собственный дом, но и в нашем городке унее был свой дом, доставшийся от отцов и дедов. Да и поместье ее, которое имелаона в нашем уезде, было самое большое из всех трех ее поместий, а между темприезжала она доселе в нашу губернию весьма редко. Она выбежала к Алеше еще вприхожую.

– Получили, получили письмо о новом чуде? – быстро, нервнозаговорила она.

– Да, получил.

– Распространили, показали всем? Он матери сына возвратил!

– Он сегодня умрет, – сказал Алеша.

– Слышала, знаю, о, как я желаю с вами говорить! С вами илис кем-нибудь обо всем этом. Нет, с вами, с вами! И как жаль, что мне никакнельзя его видеть! Весь город возбужден, все в ожидании. Но теперь… знаете ли,что у нас теперь сидит Катерина Ивановна?

– Ах, это счастливо! – воскликнул Алеша. – Вот я с ней иувижусь у вас, она вчера велела мне непременно прийти к ней сегодня.

– Я все знаю, все знаю. Я слышала все до подробности о том,что было у ней вчера… и обо всех этих ужасах с этою… тварью. C’est tragique, [14]и я бы на ее месте, – я не знаю, что б я сделала на ее месте! Но и брат-то ваш,Дмитрий-то Федорович ваш, каков – о Боже! Алексей Федорович, я сбиваюсь,представьте: там теперь сидит ваш брат, то есть не тот, не ужасный вчерашний, адругой, Иван Федорович, сидит и с ней говорит: разговор у них торжественный… Иесли бы вы только поверили, что между ними теперь происходит, – то это ужасно,это, я вам скажу, надрыв, это ужасная сказка, которой поверить ни за чтонельзя: оба губят себя неизвестно для чего, сами знают про это и саминаслаждаются этим. Я вас ждала! Я вас жаждала! Я, главное, этого вынести немогу. Я сейчас вам все расскажу, но теперь другое и уже самое главное, – ах,ведь я даже и забыла, что это самое главное: скажите, почему с Lise истерика?Только что она услыхала, что вы подходите, и с ней тотчас же началась истерика!

– Maman, это с вами теперь истерика, а не со мной, –прощебетал вдруг в щелочку голосок Lise из боковой комнаты. Щелочка была самаямаленькая, а голосок надрывчатый, точь-в-точь такой, когда ужасно хочетсязасмеяться, но изо всех сил перемогаешь смех. Алеша тотчас же заметил этущелочку, и, наверно, Lise со своих кресел на него из нее выглядывала, но этогоуж он разглядеть не мог.

– Не мудрено, Lise, не мудрено… от твоих же капризов и сомной истерика будет, а впрочем, она так больна, Алексей Федорович, она всю ночьбыла так больна, в жару, стонала! Я насилу дождалась утра и Герценштубе. Онговорит, что ничего не может понять и что надо обождать. Этот Герценштубевсегда придет и говорит, что ничего не может понять. Как только вы подошли кдому, она вскрикнула и с ней случился припадок, и приказала себя сюда в своюпрежнюю комнату перевезть…

– Мама, я совсем не знала, что он подходит, я вовсе не отнего в эту комнату захотела переехать.

– Это уж неправда, Lise, тебе Юлия прибежала сказать, чтоАлексей Федорович идет, она у тебя на сторожах стояла.

– Милый голубчик мама, это ужасно неостроумно с вашейстороны. А если хотите поправиться и сказать сейчас что-нибудь очень умное, тоскажите, милая мама, милостивому государю вошедшему Алексею Федоровичу, что онуже тем одним доказал, что не обладает остроумием, что решился прийти к намсегодня после вчерашнего и несмотря на то, что над ним все смеются.

– Lise, ты слишком много себе позволяешь, и уверяю тебя, чтоя наконец прибегну к мерам строгости. Кто ж над ним смеется, я так рада, что онпришел, он мне нужен, совсем необходим. Ох, Алексей Федорович, я чрезвычайнонесчастна!

– Да что ж такое с вами, мама-голубчик?

– Ах, эти твои капризы, Lise, непостоянство, твоя болезнь,эта ужасная ночь в жару, этот ужасный и вечный Герценштубе, главное вечный,вечный и вечный! И, наконец, всё, всё… И, наконец, даже это чудо! О, какпоразило, как потрясло меня это чудо, милый Алексей Федорович! И там этатрагедия теперь в гостиной, которую я не могу перенести, не могу, я вам заранееобъявляю, что не могу. Комедия, может быть, а не трагедия. Скажите, старецЗосима еще проживет до завтра, проживет? О Боже мой! Что со мной делается, япоминутно закрываю глаза и вижу, что все вздор, все вздор.

– Я бы очень вас попросил, – перебил вдруг Алеша, – дать мнекакую-нибудь чистую тряпочку, чтобы завязать палец. Я очень поранил его, и он уменя мучительно теперь болит.

Алеша развернул свой укушенный палец. Платок был густозамаран кровью. Госпожа Хохлакова вскрикнула и зажмурила глаза.

– Боже, какая рана, это ужасно!

Но Lise как только увидела в щелку палец Алеши, тотчас совсего размаха отворила дверь.

– Войдите, войдите ко мне сюда, – настойчиво и повелительнозакричала она, – теперь уж без глупостей! О Господи, что ж вы стояли и молчалитакое время? Он мог истечь кровью, мама! Где это вы, как это вы? Прежде всеговоды, воды! Надо рану промыть, просто опустить в холодную воду, чтобы больперестала, и держать, все держать… Скорей, скорей воды, мама, в полоскательнуючашку. Да скорее же, – нервно закончила она. Она была в совершенном испуге;рана Алеши страшно поразила ее.

– Не послать ли за Герценштубе? – воскликнула было госпожаХохлакова.

– Мама, вы меня убьете. Ваш Герценштубе приедет и скажет,что не может понять! Воды, воды! Мама, ради Бога, сходите сами, поторопитеЮлию, которая где-то там завязла и никогда не может скоро прийти! Да скорее же,мама, иначе я умру…

– Да это ж пустяки! – воскликнул Алеша, испугавшись ихиспуга.

Юлия прибежала с водой. Алеша опустил в воду палец.