Алые паруса - Александр Грин Страница 5

Если Цезарь находил, что лучше быть первым в деревне, чемвторым в Риме, то Артур Грэй мог не завидовать Цезарю в отношении его мудрогожелания. Он родился капитаном, хотел быть им и стал им.

Огромный дом, в котором родился Грэй, был мрачен внутри ивеличественен снаружи. К переднему фасаду примыкали цветник и часть парка.Лучшие сорта тюльпанов – серебристо-голубых, фиолетовых и черных с розовойтенью – извивались в газоне линиями прихотливо брошенных ожерелий. Старыедеревья парка дремали в рассеянном полусвете над осокой извилистого ручья.Ограда замка, так как это был настоящий замок, состояла из витых чугунныхстолбов, соединенных железным узором. Каждый столб оканчивался наверху пышнойчугунной лилией; эти чаши по торжественным дням наполнялись маслом, пылая вночном мраке обширным огненным строем.

Отец и мать Грэя были надменные невольники своего положения,богатства и законов того общества, по отношению к которому могли говорить «мы».Часть их души, занятая галереей предков, мало достойна изображения, другаячасть – воображаемое продолжение галереи – начиналась маленьким Грэем,обреченным по известному, заранее составленному плану прожить жизнь и умеретьтак, чтобы его портрет мог быть повешен на стене без ущерба фамильной чести. Вэтом плане была допущена небольшая ошибка: Артур Грэй родился с живой душой,совершенно не склонной продолжать линию фамильного начертания.

Эта живость, эта совершенная извращенность мальчика началасказываться на восьмом году его жизни; тип рыцаря причудливых впечатлений,искателя и чудотворца, т. е. человека, взявшего из бесчисленного разнообразияролей жизни самую опасную и трогательную – роль провидения, намечался в Грэееще тогда, когда, приставив к стене стул, чтобы достать картину, изображавшуюраспятие, он вынул гвозди из окровавленных рук Христа, т. е. попросту замазалих голубой краской, похищенной у маляра. В таком виде он находил картину болеесносной. Увлеченный своеобразным занятием, он начал уже замазывать и ногираспятого, но был застигнут отцом. Старик снял мальчика со стула за уши испросил: – Зачем ты испортил картину?

– Я не испортил.

– Это работа знаменитого художника.

– Мне все равно, – сказал Грэй. – Я не могудопустить, чтобы при мне торчали из рук гвозди и текла кровь. Я этого не хочу.

В ответе сына Лионель Грэй, скрыв под усами улыбку, узналсебя и не наложил наказания.

Грэй неутомимо изучал замок, делая поразительные открытия.Так, на чердаке он нашел стальной рыцарский хлам, книги, переплетенные в железои кожу, истлевшие одежды и полчища голубей. В погребе, где хранилось вино, онполучил интересные сведения относительно лафита, мадеры, хереса. Здесь, вмутном свете остроконечных окон, придавленных косыми треугольниками каменныхсводов, стояли маленькие и большие бочки; самая большая, в форме плоскогокруга, занимала всю поперечную стену погреба, столетний темный дуб бочкилоснился как отшлифованный. Среди бочонков стояли в плетеных корзинках пузатыебутыли зеленого и синего стекла. На камнях и на земляном полу росли серые грибыс тонкими ножками: везде – плесень, мох, сырость, кислый, удушливый запах.Огромная паутина золотилась в дальнем углу, когда, под вечер, солнцевысматривало ее последним лучом. В одном месте было зарыто две бочки лучшегоАликанте, какое существовало во время Кромвеля, и погребщик, указывая Грэю на пустойугол, не упускал случая повторить историю знаменитой могилы, в которой лежалмертвец, более живой, чем стая фокстерьеров. Начиная рассказ, рассказчик незабывал попробовать, действует ли кран большой бочки, и отходил от него,видимо, с облегченным сердцем, так как невольные слезы чересчур креп койрадости блестели в его повеселевших глазах.

– Ну вот что, – говорил Польдишок Грэю, усаживаясьна пустой ящик и набивая острый нос табаком, – видишь ты это место? Тамлежит такое вино, за которое не один пьяница дал бы согласие вырезать себеязык, если бы ему позволили хватить небольшой стаканчик. В каждой бочке столитров вещества, взрывающего душу и превращающего тело в неподвижное тесто. Егоцвет темнее вишни, и оно не потечет из бутылки. Оно густо, как хорошие сливки.Оно заключено в бочки черного дерева, крепкого, как железо. На них двойныеобручи красной меди. На обручах латинская надпись: «Меня выпьет Грэй, когдабудет в раю». Эта надпись толковалась так пространно и разноречиво, что твойпрадедушка, высокородный Симеон Грэй, построил дачу, назвал ее «Рай», и думалтаким образом согласить загадочное изречение с действительностью путемневинного остроумия. Но что ты думаешь? Он умер, как только начали сбиватьобручи, от разрыва сердца, – так волновался лакомый старичок. С тех порбочку эту не трогают. Возникло убеждение, что драгоценное вино принесетнесчастье. В самом деле, такой загадки не задавал египетский сфинкс. Правда, онспросил одного мудреца: – «Съем ли я тебя, как съедаю всех? Скажи правду, останешьсяжив», но и то, по зрелом размышлении…