Последний магнат - Фрэнсис Скотт Фицджеральд Страница 44

– Франкенстийн?

– Он самый. У вас, я думаю, не один такой решительный.

– Решительных немало, – сказал Бриммер сухо.

– Но вы-то к ним не принадлежите?

Тень досады прошла по лицу Бриммера.

– Отчего ж, – сказал он.

– Ну нет, – сказал Стар. – Быть может, раньше принадлежали.

Бриммер пожал плечами.

– Упор теперь, возможно, на другом, – сказал он. – В глубине души, мистер Стар, вы знаете, что правда за нами…

– Нет, – сказал Стар. – По-моему, все это куча вздора.

– В глубине души вы сознаете: «Он прав», но надеетесь дожить свой век при нынешнем строе.

– Неужели вы всерьез думаете, что уничтожите нашу систему правления?

– Нет, мистер Стар. Но думаем, что система может рухнуть от ваших собственных усилий.

Они поклевывали друг друга, обменивались легкими ударами, как это бывает у мужчин. И у женщин бывает – но уже не легкое, а беспощадное цапанье. Да и за мужской пикировкой наблюдать неприятно, потому что никогда не знаешь, чем она завершится. Уж конечно, не перебранку мне хотелось связывать в памяти потом с рассветными тонами моей комнаты; и, распахнув стеклянную дверь, я пригласила спорщиков в наш золотисто-спелый калифорнийский сад.

Стоял август, но дождеватели, сипя, поили сад свежей водой, и газон блестел по-весеннему. Я видела, как Бриммер потянулся к траве взглядом (я знаю этот их вздох по приволью). В саду Бриммер как бы покрупнел – оказался выше ростом и широк в плечах, слегка напомнив мне Супермена, когда тот снимает очки. «Он привлекательный, – подумалось мне, – насколько может быть привлекательным человек, которого женщины мало интересуют как женщины». Мы сыграли в пинг-понг, чередуясь; Бриммер неплохо действовал ракеткой. Слышно было, как с улицы в дом вошел отец, напевая идиотское свое «Доченька, ты приустала за день», и вдруг оборвал – вспомнил, должно быть, что я с ним не разговариваю. Было половина седьмого – машина моя стояла перед домом, и я сказала: «Поехали в „Трокадеро“ обедать».

Вид у Бриммера был в ресторане такой, как у патера О’Ни в тот раз в Нью-Йорке, когда мы с отцом повезли его на русский балет, и он замаскировал свой белый священнический воротничок, повернув его задом наперед: сан плохо согласуется с балетом. Когда же к нашему столику подошел Берни, подкарауливавший со своей фотокамерой крупную дичь, Бриммер и вовсе точно в западню попал, и Стар велел фотографу уйти; а жаль, я бы сохранила этот снимок.

Затем, к моему удивлению, Стар выпил три коктейля один за другим.

– Теперь уж я точно знаю, что вам не повезло в любви, – сказала я.

– А почему вы так думаете?

– А потому, что пьете с горя.

– Но я не пью, Сесилия. У меня от спиртного диспепсия. Я в жизни не был пьян.

Я пересчитала пустые бокалы: – … два… три!

– Это я машинально. И вкуса не ощутил. Только подумал – что-то не то.

Взгляд у Стара неожиданно сделался тупо-стеклянным, но лишь на секунду.

– Первая рюмка за всю неделю, – сказал Бриммер. – Я пил, когда служил на флоте.

Глаза Стара опять остекленели, он подмигнул мне глупо и сказал:

– Этот сукин агитатор обрабатывал военных моряков.

Бриммер поднял брови. Но, решив, очевидно, принять эти слова как ресторанную шутку, он слегка улыбнулся, и я увидела, что Стар тоже улыбнулся. Слава богу, все осталось в рамках великой американской традиции, и я хотела было завладеть разговором, но Стар вдруг отогнал опьянение.

– Вот, к примеру, с чем я сталкиваюсь, – заговорил он очень четко и трезво. – Лучший режиссер Голливуда – я в его работу никогда не вмешиваюсь, – но есть у него некая причуда, и во всякую свою картину он непременно вставит педераста или что-нибудь еще. Дурнопахнущее что-нибудь. Как водяной знак оттиснет, так что и вытравить нельзя. И с каждой его новой выходкой Легион благопристойности припирает меня сильней, и приходится жертвовать чем-то взамен из другого фильма, вполне добротного.

– Каждый организатор сталкивается с подобным, – кивнул Бриммер.

– Вот именно. Приходится вести непрерывное сражение. А теперь этот режиссер и вовсе заявляет мне, что он член Гильдии режиссеров и она не даст в обиду угнетаемых и неимущих. Вот так вы прибавляете мне хлопот.

– К нам это имеет весьма отдаленное отношение, – улыбнулся Бриммер. – Не думаю, чтобы с режиссерами нам удалось о многом договориться.

– Раньше режиссеры были мне друзья-приятели, – сказал Стар с той же забавной гордостью, с какой Эдуард Седьмой хвалился, что вхож в лучшие дома Европы.

– Но когда началась эра звука, – продолжал он, – я стал приглашать театральных режиссеров. Это подстегнуло кинорежиссеров и заставило переучиваться заново, – чего они мне, в сущности, так и не простили. В тот период мы навербовали на Востоке целый взвод сценаристов, и я считал их славными ребятами, пока они не превратились в красных.

Вошел Гари Купер и сел в углу с кучкой прихлебал, присосавшихся к нему намертво. Оглянулась женщина, сидящая за дальним столиком, и оказалась Каролой Ломбард. Я была рада, что Бриммер, по крайней мере, насмотрится на звезд.

Стар заказал виски с содовой, и почти сразу же – еще порцию. Кроме двух-трех ложек супа, он ничего не ел, а только пошло всех ругал: мол, кругом дрянные лодыри, но ему плевать, у него деньжат хватает. Эту песню всегда можно слышать, когда отец сидит с компанией. Стар, кажется, и сам понял, что мелодия эта звучит непротивно только в узком кругу, – может быть, впервые затянул ее и понял тут же. Во всяком случае, он замолчал и выпил залпом чашку черного кофе. Любовь моя к нему слабей не стала, но мне жутко не хотелось, чтобы Бриммер унес о нем такое впечатление. Стар должен был предстать виртуозом кинодела, а вместо этого сыграл злого надсмотрщика и безбожно пережал – и сам забраковал бы такую игру на экране.

– Я выпускаю картины, – сказал он, как бы внося поправку. – Я сценаристов люблю – и думаю, что понимаю их. Раз человек свое дело делает, то гнать его с работы нечего.

– Мы с этим согласны, – сказал Бриммер любезным тоном. – Мы бы вас оставили при деле – переняли бы на ходу, как перенимают действующее предприятие.

Стар сумрачно кивнул.

– Хотел бы я, чтобы вы послушали моих компаньонов, когда они в сборе. Они приведут двадцать причин, по которым вас, коммунистов, надо гнать всех вон из Лос-Анджелеса.

– Мы ценим ваше заступничество, – сказал Бриммер не без иронии. – Говоря откровенно, мистер Стар, мы видим в вас помеху именно потому, что вы предприниматель «отеческого» толка и ваше влияние очень велико.

Стар слушал рассеянно.

– Я никогда не считал, – сказал он, – что я мозговитей сценариста. Но всегда считал себя вправе распоряжаться его мозгом – потому что знаю, как им распорядиться. Возьмем римлян – я слышал, они не изобретали ничего, но знали, как употребить изобретенное. Понимаете? Я не говорю, что это правильно. Но таков был с детства мой подход.