Поиски абсолюта - Оноре де Бальзак Страница 44

— Я не смел тебе сказать, дитя мое, — сказал отец дочери, — но раз ты столько для меня сделала, ты спасешь меня и от последней беды. Лемюлькинье ссудил мне для последнего, не удавшегося, опыта двадцать тысяч франков, плоды своих сбережений… Вероятно, несчастный пришел за ними, узнав, что я разбогател; отдай ему немедленно. Ах, ангел мой, ему ты обязана жизнью своего отца, ведь он один утешал меня при неудачах, он один еще верит в меня. Без него, конечно, я умер бы…

— Барин! барин! — кричал Лемюлькинье.

— Что такое? — сказал Валтасар, обернувшись.

— Алмаз!

Клаас вбежал в залу, заметив алмаз в руке лакея, который сказал ему шопотом:

— Я вошел в лабораторию…

Обо всем позабыв, химик бросил на старого фламандца взгляд, который можно было передать только словами: «Ты первым вошел в лабораторию!»

— И там, — продолжал лакей, — я нашел алмаз в капсюле, соединившейся с вольтовым столбом, который мы оставили делать свое дело; вот он, барин, и сделал! — добавил слуга, показывая алмаз — белый, восьмигранный, блеск которого привлекал изумленные взгляды всего собрания.

— Дети мои, друзья мои, — сказал Валтасар, — простите моего старого слугу, простите меня… С ума сойдешь от этого… Случайно за семь лет осуществилась, в мое отсутствие, задача, составлявшая предмет моих поисков на протяжении шестнадцати лет. Как это произошло? — ничего не знаю. Да, я оставил смесь серы и углерода под воздействием вольтового столба, за которым нужно было бы наблюдать каждый день. И вот, без меня в лаборатории обнаружилось могущество божие, и я не мог, разумеется, установить последовательности изменений! Не ужасно ли это? Проклятый отъезд, проклятая случайность! Увы! если бы я следил за этой продолжительной, медленной или же внезапной… не знаю, как назвать — ну, скажем, кристаллизацией, трансформацией, словом, за этим чудом, тогда дети мои были бы еще богаче. Хотя это и не есть решение главной моей проблемы, все же первые лучи моей славы зажглись бы над моей страной, и в настоящую минуту еще светлей была бы радость удовлетворенных сердец, согретая солнцем Науки!

Все хранили молчание. Слова, без особой последовательности вырвавшиеся у него от скорби, были слишком искренни, чтобы не прозвучать возвышенно.

Вдруг Валтасар подавил свое отчаяние, бросил на собравшихся величественный взгляд, засиявший в душах, взял алмаз и протянул его Маргарите, воскликнув:

— Тебе он принадлежит, ангел мой.

Потом он жестом отослал Лемюлькинье и сказал нотариусу:

— Будем продолжать.

От его слов все содрогнулись, — такое содрогание вызывал в некоторых ролях Тальма у внимавшей ему толпы. Валтасар сел, пробормотав самому себе:

— Сегодня мне нужно быть только отцом.

Маргарита услышала, подошла и, схватив руку отца, почтительно ее поцеловала.

— Никогда человек не был до такой степени велик, — сказал Эммануил своей нареченной, когда та вернулась к нему, — никогда человек не был до такой степени могуч; всякий другой сошел бы с ума.

Когда три контракта были прочитаны и подписаны, все поспешили расспросить Валтасара, как образовался алмаз, но он ничего не мог ответить относительно этого непонятного случая. Он взглянул на чердак и с негодованием показал на него.

— Да, там на мгновение случайно проявилась, — сказал он, — ужасающая сила, происходящая от движения воспламененной материи и, вероятно, создающая металлы и алмазы.

— Случай, конечно, вполне естественный, — заметил один из тех, кто любит все объяснять, — простак забыл там настоящий алмаз. Вот и все, что уцелело, а сколько он сжег…

— Но довольно, — сказал Валтасар друзьям, — прошу вас не говорить нынче о таких предметах.

Маргарита взяла отца под руку, чтобы перейти в парадные комнаты переднего дома, где ждало всех пышное празднество. Когда Клаас вслед за гостями вошел в галерею, то увидал, что там висят картины и все полно редкостными цветами.

— Картины! — воскликнул он, — картины!.. и некоторые из наших прежних!

Он остановился, чело его омрачилось, на минуту он ощутил печаль и почувствовал тогда тяжесть своих ошибок, измерив, как велико тайное его унижение.

— Все это ваше, папенька, — сказала Маргарита, угадывая, какие чувства волновали душу Валтасара.

— Ангел, которому сами духи небесные должны рукоплескать, — воскликнул он, — сколько же раз ты будешь возвращать жизнь своему отцу?

— Пусть ни одного облачка не останется на вашем челе, ни малейшей печали у вас на сердце, — ответила она, — и вы вознаградите меня свыше моих ожиданий. Я только что подумала о Лемюлькинье, милый папа; то немногое, что вы о нем сказали, заставляет меня ценить его, и, признаюсь, я плохо о нем судила; не беспокойтесь о том, что вы ему должны, он останется с вами, как ваш смиренный друг. У Эммануила около шестидесяти тысяч франков сбережений, мы подарим их Лемюлькинье. Прослужив вам так хорошо, он должен быть счастлив на склоне дней. О нас не тревожьтесь! У меня с господином де Солисом жизнь будет спокойная, тихая, без всякой пышности; мы можем обойтись без этих денег, пока вы нам их не вернете.

— Ах! дочь моя, никогда не покидай меня! всегда будь провидением твоего отца…

Войдя в приемные комнаты, Валтасар увидал, что они заново отделаны и обставлены с тем же великолепием, как прежде. Вскоре гости направились в большую столовую первого этажа по парадной лестнице, на каждой ступени которой стояли цветущие деревья. Удивительная по своей отделке серебряная посуда, которую Габриэль подарил отцу, обольщала взоры, так же как роскошь стола, показавшаяся неслыханной самым важным жителям города, где искони любили такого рода роскошь. Слуги Конинкса, Клааса и Пьеркена прислуживали за пышным обедом. Сев посередине стола, который венком окружали лица родных и друзей, сиявшие живой и искренней радостью, Валтасар, за стулом которого стоял Лемюлькинье, почувствовал такое трогательное волнение, что все умолкли, как умолкают при виде великой радости и великого горя.

— Дорогие дети, — воскликнул он, — какой тучный телец заколот вами по случаю возвращения блудного отца!

Эти слова, в которых ученый судил самого себя, быть может, тем самым помешав другим осудить его еще более сурово, были сказаны с таким благородством, что все растроганно отирали слезы; но это было последнею данью меланхолии, понемногу веселье становилось все более шумным и оживленным, как это бывает на семейных праздниках. Самые почтенные жители города явились на бал, который открылся после обеда и оказался в полном соответствии с восстановленным классическим великолепием дома Клаасов.

Все три брака были вскоре заключены и дали повод для праздников, балов, обедов, которые на несколько месяцев вовлекли старого Клааса в вихрь света. Его старший сын поселился в имении, которым владел около Камбрэ г-н Конинкс, не желавший расставаться со своей дочерью. Г-жа Пьеркен равным образом покинула отцовский дом, чтобы оказать честь построенному Пьеркеном особняку, где он намеревался вести независимое существование, так как контору свою он продал, а дядя его Дэраке незадолго до того умер, оставив ему свои многолетние накопления. Жан уехал в Париж, где должен был закончить свое образование.