Отчий дом - Евгений Чириков Страница 43

— За какие дерева? Кто тебя нанимал? Когда?

Дело объяснилось: Лукашка рубил лес для бани.

— С кого я должен теперь за убытки получить?

Вся дворня покатывалась со смеху. Лукашка сам по себе комик, а тут еще выпимши!

— Никудышеские мужики не хотят платить, потому что срубленные дерева украли зареченские, а зареченские — иди к тому, с кем рядился. Кто же, окромя тебя, должен заплатить? Больше некому. Твой лес-то.

И Лукашку Павел Николаевич к чертям послал. Повернулся и ушел. А дворня давай пьяненького Лукашку подзадоривать:

— А ты, Лукаша, к земскому жалобу на барина подай!

А Лукашка куражился и убытки высчитывал:

— Я по-божески требую: пять ден рубил, по четвертаку на своих харчах, — и всего-то — рупь с четвертаком.

— А в бане мылся?

И снова раздался дружный хохот. Иван Кудряшёв хорошо шутит, да и Никита прибавляет:

— Ты бы догадался лесом получить. Спер бы бревна два — и квиты!

Идет обратно Павел Николаевич, а на дворе Лукашка народ потешает.

— Что тут такое?

— Медведь на пляске! Вот Лукашка убытки требует…

— Я ему уже сказал, чтобы к чертям убирался.

— Иди, Лукашка. Нехорошо. Барин обижается…

— Вы скажите, православные, с кого же я, бедный человек, должен за свой труд награжденье получить?

— А ты иди, иди! На том святу все получишь, — говорит Никита, ласково выпроваживая со двора Лукашку.

— Спокаешься, барин, что бедного человека обсчитал! Получишь от меня свое!

В голосе полупьяненького прозвенела угроза. А что может удержать этого идиота: возьмет да подпалит хлебный амбар.

Павел Николаевич сунул Кудряшёву Ивану целковый:

— Догони дурака и дай ему целковый на похмелье!

А что же делать? Жаловаться на всякую мелочь начальству? И кому? Колечке Замураеву? Это и противно, да и смешно: точно взрослый подрался с маленьким. Долго ходил в кабинете, недовольный сам собою: зачем дал этому пьяному лентяю и нахалу рубль? Испугался? Но ведь этим только больше портишь и затемняешь мужицкое правосознание! Лукашка, наверное, убедился, что его иск к барину направлен правильно. Потом оправдывался перед собой: пока народное правосознание не введено в русло всесословного закона, пока мужика не сделают равноправным со всеми прочими сословиями, он будет пребывать в правосознании своем не выше Лукашки.

Кудряшёв рассказал потом Павлу Николаевичу, что, получив рубль, Лукашка продолжал ругаться:

— Обсчитал, говорит, на целый четвертак.

Никита вздохнул и сказал:

— Надо уж было, ваше сиятельство, не удерживать, а сполна отдать!

Павел Николаевич опять расхохотался: так удивило его сожаление Никиты.

Откуда у него это? Из каких посылок юридических? Стал с Никитой разговаривать дальше. Оказалось, что в мужицких юридических абсурдах есть и своя чисто мужицкая логика. Дело оказалось весьма сложным. Вот как толковал Никита:

— Все мужики, которые околь бани работали, бревнами свою плату получили, а Лукашке не дали. А почему не дали? Лукашка еще допрежде бани из барского, то есть вашей милости, лесу, не во гнев вашему сиятельству, два дерева для себя срубил…

— Украл?

— Ну, уж это как хошь зови… А он, Лукашка, оправдался: эти два дерева не рубил, дескать, в барском лесу, а отбил у зареченских мужиков, когда они лес на баню к себе волокли. Значит, его счастие. За эти, говорит, дерева он, Лукашка то есть, в драке полбороды лишился. Значит, правду сказал, что за свой труд, за порубку-то, ни с кого не получил, ни деньгами, ни бревнами…

А кончилось все это глупое предприятие по сооружению мирской бани очень неприятно и неожиданно для Павла Николаевича.

Никита возил старую барыню в церковь и все рассказал ей про неудачу с баней и про Лукашку, который за недоданный четвертак угрозу сделал.

Анна Михайловна возмутилась, что Павел Николаевич лес разрешает рубить, а главное, не только оставил угрозу Лукашки безнаказанной, а даже еще за нее и рубль подарил. И при первом же свидании с земским начальником Замураевым все ему рассказала и попросила вразумить мерзавца Лукашку…

Земский не только Лукашке морду набил, но еще на трое суток на хлеб и воду в темную посадил.

А в ночь под Рождество у Кудышевых в лугах сенницу с сеном кто-то запалил. Павел Николаевич был убежден, что это дело Лукашки, но никаких улик не было. Следы пурга замела.

Снова ссора с матерью:

— Зачем ты вмешала в мои отношения с крестьянами этого дурака?

— Какого это дурака?

— Замураевского болвана! Если ты еще раз обратишься к нему с жалобами на мужиков, я брошу дело. Управляй сама! Сегодня подожгли сенницы, а завтра подожгут дом или хлебный амбар… Пойми, что услужливый дурак опаснее врага! Эти господа забывают, что крепостное право миновало…

Под «господами» Павел Николаевич подразумевает своего тестя, генерала Замураева, избранного в уездные предводители, его сынка, земского начальника, и всю «замураевскую партию», победившую на последних дворянских выборах.

«Наше русское несчастие: нет умеренного прогрессивного центра. На одном конце революционеры, утописты, фанатики, на другом — закоснелые в старине бегемоты столбового дворянства, а в середине — пусто», — жаловался Павел Николаевич, отводя душу в разговоре с каким-нибудь заезжим служилым интеллигентом прогрессивного образа мыслей, и начинал жестоко критиковать внутреннюю политику, особенно же институт земских начальников, которые все казались Павлу Николаевичу похожими на родственничка, Николая Замураева. Впрочем, тут Павел Николаевич выражал лишь прогрессивное общественное мнение, которое мало интересовало теперь правительство.

Прогрессисты-либералы считали институт земских начальников оскорблением суда и освободительных реформ прошлого царствования. Нельзя сказать, чтобы не было к этому оснований. В земские начальники шли по преимуществу захудалые дворяне, часто из современных «Митрофанушек» ^[169]. Шли как на приличное кормление. Все они были давно уже оскорблены в своих дворянских чувствах своей бедностью и ничтожностью, а потому с необыкновенным пылом принимались за исправление «испорченного» разными вольностями мужика и за поднятие престижа дворянина-помещика. Пробовали идти в земские начальники и интеллигенты-университанты с туманным славянофильским настроением, наивно думавшие, что как раз вот такие люди и требуются для воспитательной миссии среди народа. Но такие идейные друзья народа очень быстро вступали в конфликты с дворянскими бегемотами и убирались с мест. Зато прочно себя чувствовали вот такие, как Николай Замураев, изумлявший мирок ученых юристов своими мудрыми распоряжениями и решениями. Один воспретит петь песни и играть на гармошке после восьми часов вечера, другой станет штрафовать за скверную привычку народа — матерщинничать, оставляя это право исключительно за собой, третий арестует весь мирской сход.