Дети века - Кнут Гамсун Страница 43

– Со мной? Почему вы так думаете? Нет, ничего. Благодарю вас.

Они стали говорить о Виллаце; Адельгейд овладела собой и привела веские доводы, что Виллаца нет смысла дольше удерживать в Харроу: это и дорого, и бесполезно. Школа для избранных – и только.

– Это не имеет значения; он наш единственный.

– Но пребывание в школе теперь для него совершенно бесполезно. Мальчика привлекает одна только музыка.

Эту склонность к музыке он унаследовал от матери, тут кровь Хольмсенов не причем. Поэтому он позволил себе несколько язвительных замечаний и даже высказал некоторую несправедливость.

Но Адельгейд? Что случилось с ней в этот вечер? В былые дни она отплатила бы той же монетой, а сегодня она – сама уступчивость и в ее словах слышится мольба:

– Ах нет, разве вы не видите, что он уже родился таким, что он живет только музыкой. Если бы вы только знали… Я не решалась сказать вам…

– Что он сочиняет музыку для романсов? Он сам сказал мне.

– Слава Богу, так и следовало сделать. Ах, этот мальчик – он олицетворенная мелодия; уверяю вас, я пою его сочинения с истинным наслаждением. Вы, вероятно, вчера не слышали?

– Нет, я ходил по своей комнате и слушал. Я уже несколько дней слушаю.

– Какое же ваше мнение?

– Ваше пение всегда прекрасно.

– Вам так кажется? Но мелодия действительно замечательно музыкальная. Он необыкновенный мальчик, не надо забывать это.

Сам поручик находил, что сын его незаурядная натура; разве он отрицал это? Ведь и мать его не обыкновенная женщина… Одним словом…

– Гм. Я не имею ничего против напоминания об этом… Хотя это и излишнее.

– Извините!

Опять уступчивость, опять смирение. Откуда они? Поручик ясно видел, что произошло что-то, иначе Адельгейд не держала бы себя так несогласно со своей обычной манерой. Ему было неприятно, что жена проявляла уважение х нему; а относительно школы в Харроу она была безусловно права – это была бездонная пропасть. Адельгейд стояла перед ним. Годы не прошли для нее бесследно, но она так хорошо сохранилась, казалась такой нетронутой. Второй подобной не найти! Гм. И на этот раз он решил держать сторону жены против сына: он намеревался показать свою власть и заставить Виллаца слушаться. Мальчику это принесет одну только пользу.

– Я думал было написать Ксавье Муру, – сказал поручик, – но теперь это уже излишнее. Виллац не поедет больше в Харроу. Но что вы желали сказать?

– Что я хотела сказать? Я хотела попросить вас за него, – ответила она.

Что за тон! Поручик сказал:

– Возьмете ли вы, Адельгейд, на себя подготовить Виллаца, что в силу обстоятельств, которые стали мне известны только теперь, я вынужден взять его из школы в Харроу?

– Хорошо. И он не будет огорчен, он будет вам благодарен.

Чем дальше, тем лучше, все изменилось, единственное, что остановилось – мысли поручика. Опять мать с сыном заодно! Чем же все кончилось? Тем, что решено отправить Виллаца в Германию. Он получит возможность стать настолько великим музыкантом, насколько хватит способностей. Этим все и кончилось.

– Пусть это будет на вашей ответственности, – сказал поручик.– Он наш единственный, но вы в этом отношении понимаете больше меня. Но пусть будет на вашей ответственности.

Она сделала движение, будто собираясь сделать шаг к нему и протянуть руку, но остановилась. Жест был так красив, что это маленькое проявление дружелюбия к нему, это чисто девическое движение подействовало на поручика.

– Благодарю вас, – сказала она, – теперь все улажено, хорошо для него и незаслуженно хорошо для меня.

Вечером мать и сын играли на фортепиано и пели.

Несколько дней спустя Виллацу пришлось выступить адвокатом матери перед поручиком. Это был столь необычный прием, что тут дело, очевидно, было неспроста: Адельгейд желала сопровождать сына в Берлин.

Прибегая к посреднику, она, очевидно, желала уклониться от дальнейшего объяснения – это было несомненно. Поручик спросил сына:

– Верно ли ты понял мать?

– Да.

– Если бы я не боялся утомить ее, я бы сам просил ее поехать. По различным причинам. Она понимает это дело и будет очень полезна тебе.

Виллацу вдруг стало невыносимо грустно, и он с трудом овладел собой. Была ли то любовь, или жалость? Отец как-то постарел и опустился; он казался таким одиноким и озабоченным.

Когда Виллац нашел в себе силу говорить, он сказал:

– Мы с тобой должны поехать еще раз. С тобой так весело путешествовать.

– Хорошо, в следующий раз, – кивком подтвердил поручик.– Теперь пойди к матери и передай ей. Скажи ей, что здесь дело пойдет плохо без нее во время ее отсутствия, но что делать. Когда вы собираетесь уезжать?

– Антон хочет ехать теперь.

– Антон? А ты с матерью?

– Мать тоже хочет ехать сейчас.

– Сейчас?

– Мать говорит, что в музыке нет каникул.

– Хорошо; она знает.

Виллац не думал, чтобы ему в этот раз привелось встретиться с Юлием; Готфрид рассказал ему о плутовской проделке с перочинным ножом, и это произвело на него глубокое впечатление. Юлий несколько раз приходил в усадьбу и стоял, отплевываясь по своей привычке. Он просил Готфрида передать поклон; но Виллац не выходил к нему. Юлий никак не мог взять этого в толк: такие хорошие друзья были, а, кроме того, – следовало бы и это принять во внимание – он был братом человека, который скоро выдержит экзамен на пастора.

И в Юлие произошла перемена: он возмужал, когда хотел быть прекрасным работником, и благодаря своей физической силе брал всегда верх при домашних спорах в родительском доме. Готфрид видел это, а также слышал от самого Юлия. Способности у него всегда были гораздо лучшие, чем у братьев, но так как он не научился даже читать, то ему не представлялось случая развить их. Почему иначе он не ходил к себе в избу, не слушал ничего, не говорил ни слова? Вся его умственная сила уходила на мелкие дела вроде заготовки соленой рыбы или собирания корма для козла и козы. Но в последнее время Юлий стал дельнее, он ездил две зимы кряду ловить рыбу на Лофондены и часто работал у Хольменгро. Он подружился с Феликсом, в котором нашел себе товарища по невежеству и ненависти к книгам. Феликс был в этом отношении настоящий язычник.

Однажды Антон и Виллац шли дорогой, а Юлий стоял перед домом. И Феликс находился вблизи, в том не было сомнения – слышался его свист около домов.

Молодые люди поздоровались, поклонившись, и хотели пройти дальше.

Но Юлий, вероятно, вообразил себе, что эти самые молодые люди пришли нарочно, чтобы повидаться с ним, – иначе зачем им было идти этой дорогой? И поэтому он сам стал здесь.