Три жизни - Гертруда Стайн Страница 43

— Дело не в том, простил я тебя или не простил, Меланкта, дело совсем в другом. Меня заботит только то, что ты на самом деле чувствуешь ко мне, только это меня и заботит. И знаешь, ничего в тебе такого с тех пор не изменилось, что заставило бы меня подумать, что в тот раз ты говорила не от души насчет того, что я недостаточно хорош для того чтобы ты уважала, а тем более — любила меня.

— Нет, Джефф, я все-таки ни разу в жизни еще не видела такого человека, как ты. Тебе то, что обычные люди просто чувствуют, и всё, обязательно нужно облечь в слова, и чтобы на словах все стало понятно. Я просто не понимаю, почему я всякий раз должна объяснять тебе то, что имела в виду, когда сказала так или эдак. А у тебя ко мне даже сочувствия нет никакого, раз ты все спрашиваешь и спрашиваешь, что я имела в виду, а я, между прочим, когда все это говорила в тот вечер, такая была уставшая, такая уставшая. Да и вообще я не всегда соображаю, что говорю.

— Но ты же не говоришь сейчас так, чтобы я услышал, что не имела этого в виду, Меланкта, когда в тот вечер все это мне сказала.

— О, господи, Джефф, ну какой же ты иногда бываешь глупый, и всё вопросы всякие мне задаешь, вопросы. Да я вообще никогда не помню, что я там тебе такого наговорила, и эта еще голова, она у меня иногда так болит, что просто разламывается, и сердце тоже, прямо выпрыгивает, и мне иногда так больно, что кажется сейчас умру, а еще такая тоска иногда берет, что начинаешь думать, а может быть, проглотить чего-нибудь такого и умереть совсем, и мне еще столько всякого нужно помнить, что просто в голове не удержишь, и столько забот, и вообще всего на свете, и тут ты еще приходишь и спрашиваешь, что я имела в виду, когда что-то этакое тебе сказала. Да я и понятия об этом не имею, Джефф, чаще всего, когда ты меня об этом спрашиваешь. Мне кажется, что тебе, Джефф, хотя бы время от времени следовало бы испытывать ко мне хоть какие-то чувства и не доставать по пустякам.

— Ты не имеешь права, Меланкта Херберт, — в Джеффе сквозь обычную мрачность вспыхнул тяжкий и темный гнев, — ты не имеешь никакого права использовать то, что тебе плохо, и больно, и то, что ты плохо себя чувствуешь, как оружие, чтобы заставить меня делать такие вещи, которых я сам ни за что делать не стал бы. Ты не имеешь никакого права все время выставлять свою боль напоказ, чтобы я ее видел.

— Что ты хочешь этим сказать, Джефф Кэмпбелл?

— Я хочу сказать именно то, что ты услышала, Меланкта. Ты постоянно ведешь себя так, словно за все наши с тобой чувства ответственность лежит только на мне одном. И если что-то где-то отчего-то вдруг причинит тебе боль, ты делаешь вид, как будто это все я виноват и только через меня вся эта боль тебе досталась. Я не трус, слышишь ты меня, Меланкта? Я никогда не перекладывал свои неприятности на других людей и не думал, что это они во всем виноваты. Я всегда готов, Меланкта, а ты уже должна была бы успеть понять, какой я на самом деле, так вот, я всегда готов сам разбираться со всеми своими неприятностями, но вот что я тебе скажу, Меланкта, как на духу, я не собираюсь делать вид, что был единственной причиной того, что тебе захотелось в меня влюбиться, а теперь хочется пострадать по этому поводу.

— Главное, что ты во всем прав, Джефф Кэмпбелл — кто бы в этом сомневался. Да разве я когда-нибудь делала хоть что-то против твоего желания? Да разве я хоть раз заставляла тебя приходить сюда и любить меня? Нет, Джефф Кэмпбелл, я все это время только и делала, что сидела и ждала тебя, ненаглядного, и терпела все твои выходки. Но только я никогда, слышишь, Джефф Кэмпбелл, никогда не думала, что свет на тебе клином сошелся и что кроме тебя мне никого не нужно.

Джефф пристально посмотрел на Меланкту.

— Вот, значит, как ты обо всем этом говоришь, когда даешь себе труд подумать, да, Меланкта? Ну, что ж, Меланкта, если именно это и есть у тебя, Меланкта, за душой, то больше мне тебе сказать нечего.

И Джефф едва не рассмеялся ей прямо в лицо, а потом повернулся, чтобы взять пальто и шляпу и уйти от нее навсегда.

Меланкта уронила голову, закрыла лицо ладонями, и ее стала бить дрожь, изнутри и снаружи. Джефф остановился и грустно, очень грустно на нее посмотрел. Джефф не мог так вот сразу взять и бросить ее.

— Вот теперь я точно сойду с ума, на этот раз как пить дать, — простонала Меланкта, вся такая несчастная, и беззащитная, и убитая горем, все вместе.

Джефф подошел и обнял ее, и прижал к себе. Джефф был с ней очень ласков, но ни у него, ни у нее на душе теперь не было так легко и спокойно, как когда-то, когда они были вместе.

И с этих пор жизнь для Джеффа превратилась в самую настоящую пытку.

А вдруг Меланкта и впрямь в ту ночь сказала ему правду? А он и впрямь единственный виновник всех бед? А вдруг он и впрямь урод от рождения и ничего ни в чем не понимает? Спал Джефф или бодрствовал, пытка у него внутри продолжалась.

Джефф теперь вообще понятия не имел, что ему думать и чувствовать. Он даже не знал, с какого конца взяться, чтобы распутать весь тот узел, который затянулся у него в душе и мешал. Он просто чувствовал, что у него внутри идет постоянная борьба, и еще постоянное чувство обиды, и он постоянно уверен в том, что да нет же, конечно, Меланкта была совсем неправа, когда такое ему сказала, а потом вдруг возникает такое чувство, что а вдруг с ним с самого начала что-то было не так, и он просто не понимал и не понимает, что к чему. А потом приходило сильное такое и сладостное ощущение нежности к Меланкте, и как она его любит, и просто ненависть какая-то к самому себе за то, как медленно все и всегда, любое чувство, до него доходит.

Джефф все это время знал, что Меланкта, конечно же, была неправа, когда ему такое сказала, но Меланкта неизменно пробуждала в нем глубокое и сладкое чувство, и так ему не повезло, и вечно с ним так, что любое чувство доходит до него очень медленно, да и то через пень-колоду. Джефф знал, что Меланкта неправа, но при этом постоянно мучился сомнениями. Как он может об этом судить, если чувства в нем такие медленные? Как он может об этом судить, если всегда и до всего привык доходить одной только головой? Как он может об этом судить, если Меланкте столько времени пришлось с ним возиться, чтобы научить его, что такое настоящая любовь? Так что для Джеффа с этих пор жизнь превратилась в самую настоящую пытку.

Меланкта постоянно заставляла его чувствовать так, как ей того хотелось, и когда они были вдвоем, сильнее всегда была она. Она так делала, чтобы что-то такое ему доказать, или она так делала потому, что больше его не любит, или она так делала просто потому, что хотела научить его, что такое настоящая любовь, и такой у нее был способ? Джефф просто голову себе сломал, пытаясь понять, что с ним такое происходит.

Меланкта теперь действовала так, как, по ее словам, собственно и было между ними всегда. Вопросы теперь задавал только Джефф. Именно Джефф теперь спрашивал, когда ему в следующий раз прийти повидаться с ней. Теперь она постоянна была с ним очень терпеливой и милой, и Джефф постоянно чувствовал, что она такая славная и сделает для него все, чего он попросит или просто захочет, но ощущения, что ей самой это нужно и что с ним она сама становится счастливой, не было. Теперь она все это делала как будто бы только ради того, чтобы порадовать своего Джеффа Кэмпбелла, с которым она должна быть поласковей, а то ему будет совсем плохо. Между ними двоими он был теперь словно какой-нибудь нищий. И если Меланкта чем-то одаривала его теперь, то не потому, что ей самой это было нужно, а по доброте душевной. И Джеффу от этого становилось все труднее и труднее.