Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой Страница 43

— Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю,тяжело иногда бывает от характера отца? — вдруг спросил князь Андрей.

Княжна Марья сначала удивилась, потомиспугалась этого вопроса.

— МНЕ?… Мне?!.. Мне тяжело?! — сказала она.

— Он и всегда был крут; а теперь тяжелстановится, я думаю, — сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить илииспытать сестру, так легко отзываясь об отце.

— Ты всем хорош, Andre, но у тебя естькакая-то гордость мысли, — сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей,чем за ходом разговора, — и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Даежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокогоуважения, ] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна исчастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.

Брат недоверчиво покачал головой.

— Одно, что тяжело для меня, — я тебе поправде скажу, Andre, — это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я непонимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, какдень, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тутв последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не такязвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.

— Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахомдаром растрачиваете свой порох, — насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.

— Аh! mon ami. [А! Друг мой. ] Я только молюсьБогу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, — сказала она робко после минутымолчания, — у меня к тебе есть большая просьба.

— Что, мой друг?

— Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Этотебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом небудет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, — сказала она, сунув руку вридикюль и в нем держа что-то, но еще не показывая, как будто то, что онадержала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания висполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что-то.

Она робко, умоляющим взглядом смотрела набрата.

— Ежели бы это и стоило мне большого труда… —как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.

— Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же,как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста!Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… — Она всё еще не доставалатого, что держала, из ридикюля. — Так ты обещаешь мне?

— Конечно, в чем дело?

— Andre, я тебя благословлю образом, и тыобещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?

— Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет…Чтобы тебе сделать удовольствие… — сказал князь Андрей, но в ту же секунду,заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, онраскаялся. — Очень рад, право очень рад, мой друг, — прибавил он.

— Против твоей воли Он спасет и помилует тебяи обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, — сказалаона дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих рукахперед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебрянойризе на серебряной цепочке мелкой работы.

Она перекрестилась, поцеловала образок иподала его Андрею.

— Пожалуйста, Andre, для меня…

Из больших глаз ее светились лучи доброго иробкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали егопрекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял,перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (онбыл тронут) и насмешливо.

— Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг. ]

Она поцеловала его в лоб и опять села надиван. Они молчали.

— Так я тебе говорила, Andre, будь добр ивеликодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, — начала она. — Она такмила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.

— Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша,чтоб я упрекал в чем-нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё этоговоришь мне?

Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, какбудто она чувствовала себя виноватою.

— Я ничего не говорил тебе, а тебе ужговорили. И мне это грустно.

Красные пятна еще сильнее выступили на лбу,шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что-то и не могла выговорить. Братугадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствуетнесчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа.После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.

— Знай одно, Маша, я ни в чем не могуупрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену, и сам ни в чем себя немогу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни былобстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я?Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…

Говоря это, он встал, подошел к сестре и,нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым,непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери,через ее голову.

— Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна,разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! — крикнул он камердинеру, — поди сюда,убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.

Княжна Марья встала и направилась к двери. Онаостановилась.

— Andre, si vous avez. la foi, vous vousseriez adresse a Dieu, pour qu`il vous donne l`amour, que vous ne sentez pas etvotre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богус молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитватвоя была бы услышана. ]

— Да, разве это! — сказал князь Андрей. — Иди,Маша, я сейчас приду.

По дороге к комнате сестры, в галлерее,соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m-lleBourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкойпопадавшуюся ему в уединенных переходах.

— Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, ядумала, вы у себя, ] — сказала она, почему-то краснея и опуская глаза.