Последний магнат - Фрэнсис Скотт Фицджеральд Страница 42

Ничего обо всем этом я не знала. Я ездила в Лек-Луиз, а вернувшись, не заглядывала уже на студию. Наверно, я так и уехала бы в середине августа на Восток, если бы однажды Стар не позвонил мне домой.

– У меня просьба, Сесилия, – устройте мне встречу с членом коммунистической партии.

– С кем именно? – спросила я, порядком удивленная.

– Все равно с кем.

– А у вас их разве мало на студиях?

– Я имею в виду не рядового, а организатора – из Нью-Йорка.

Год назад я увлекалась политикой и могла бы, наверно, в то лето устроить встречу с самим Гарри Бриджесом. Но каникулы кончились, а потом мой парень погиб в автомобильной катастрофе, и все мои контакты оборвались. Я, правда, слышала, что сейчас в Голливуде находится кто-то из журнала «Нью мэссис».

– Гарантируете неприкосновенность? – спросила я в шутку.

– Гарантирую, – ответил Стар серьезно. – Полную. Дайте такого, у кого язык хорошо подвешен. Пусть какую-нибудь свою книгу захватит.

Стар говорил так, точно речь шла о встрече с приверженцем культа «Я есмь».

– Вам блондинку или брюнетку?

– Нет-нет, мужчину мне давайте, – поспешно сказал Стар.

От его звонка я воспрянула духом. После того как я сунулась в кабинет к отцу, все на свете казалось мне барахтаньем в жидких помоях. Но голос Стара все менял – менялся мой угол зрения, даже воздух другим становился.

– Вы, пожалуй, отцу о нем не говорите. Пусть фигурирует у нас под видом болгарского музыканта, что ли, – сказал напоследок Стар.

– Да они теперь одеваются, как все, – сказала я.

Устроить встречу оказалось труднее, чем я думала, – переговоры Стара с Гильдией сценаристов, длившиеся год с лишним, почти зашли уже в тупик. Возможно, те, к кому я обращалась, опасались подкупа; меня спрашивали, что, собственно, Стар «выдвигает». Стар потом рассказал мне, как он готовился к встрече: прокрутил русские революционные ленты, которые хранились в его домашней фильмотеке. Извлечены были также «Доктор Калигари» и «Андалузский пес» Сальватора Дали – Стар полагал, видимо, что они имеют отношение к делу. Его еще в двадцатых годах поразили русские фильмы, и, по совету Уайли Уайта, он велел тогда сценарному отделу составить двухстраничный конспект «Коммунистического манифеста».

Но мозг его остался глух; Стар был рационалист по взглядам, причем доходил до всего без опоры на книги, – и он только-только выкарабкался из тысячелетних древностей еврейства в конец восемнадцатого века. Крах его убеждений был бы ему невыносим – Стар хранил свойственную самоучкам-парвеню пылкую верность вымечтанному прошлому.

Встреча состоялась в комнате, которую я называла «интерьерной», – ее и еще пять комнат отделал и обставил художник по интерьеру, приезжавший к нам от Слоуна, [14]и термин запомнился мне с той давней уже поры. Комната была донельзя интерьерная: ангорской шерсти ковер наинежнейшего рассветно-серого оттенка – нога не поднималась на него ступить; и серебристые панели, и обтянутые кожей столы, и картины кремовых тонов, и хрупкие изящные вещицы казались все такими легкозагрязнимыми, что мы дыхание сдерживали, входя; но, бывало, когда окна раскрыты и гардины капризно шелестят под ветром, станешь в дверях и любуешься. Комната эта была прямой потомок старой американской гостиной, куда пускали только по воскресеньям. Но для встречи она как раз подходила, и я надеялась этим способом ее освоить, убавить ей лоска и придать характера.

Стар прибыл первым. Он был бледен, нервничал, но голос оставался, как всегда, негромким и приветливым. У Стара была открытая мужская повадка – он подходил к вам прямо и вплотную, точно убрав с дороги все мешавшее, и вникал в вас с живым, непринужденным интересом. Я поцеловала его ни с того ни с сего и повела в «интерьерную».

– Когда кончаются ваши каникулы? – спросил он.

Мы уже затрагивали прежде эту увлекательную тему.

– Чтобы вам понравиться, мне надо бы, наверно, стать чуть меньше ростом? – спросила я в ответ. – Я могу носить плоскую прическу и перейти на низкий каблук.

– Поедем вечером обедать, – предложил он. – Все будут думать, что я ваш отец, ну и пусть.

– Я обожаю поседелых, – заверила я. – Мужчина должен подпираться костылем, а иначе это просто детское амурничанье.

– А много у вас было амурничанья?

– Достаточно.

– Люди влюбчивы и разлюбчивы, цикл то и дело повторяется, да?

– Примерно каждые три года, по словам Фанни Брайс. Я в газете на днях читала.

– Не пойму, как у людей так ловко это получается. Но приходится верить глазам. Причем каждый раз у всех у них такой убежденно-влюбленный вид. И вдруг убежденность исчезает. А потом заново является.