Похитители - Уильям Фолкнер Страница 40

– Не хочет сказать – почему подрались, – сказал Бун. – Надеюсь хоть, он начал, а не ты, – он ведь ниже тебя вдвое, даром что старше на год. Не удивительно, что нож вытащил…

– Даже моложе, – сказал я. – Ему десять.

– А мне сказал – двенадцать, – сказал Бун. И тут наконец я понял, в чем была неладность Отиса.

– Двенадцать? – переспросила мисс Корри. – Да ему в тот понедельник пятнадцать будет. – Она глядела на меня. – Хочешь, я его?…

– Только не пускайте его сюда, – сказал я. – Я устал. Спать хочу.

– Об Отисе не думай, – сказала она. – Он утром уедет домой. В девять есть поезд. Я пошлю с ним на станцию Минни – пусть глаз с него не спускает, пока он не войдет в вагон, и даже когда войдет, пусть следит за ним через окно, пока поезд не тронется.

– Правильно, – сказал Бун. – И саквояж мой пускай прихватит – положит туда воспитание и манеры. Ведь ты его сюда, в мемфисский…

– Перестань, – сказала мисс Корри.

– …дом привезла за воспитанием и манерами. Может, он их даже получил. А то ведь сколько лет мог рыскать по всем арканзасским борделям и никого себе по росту не подобрать, в кого бы нож всадить…

– Замолчи! Замолчи! – сказала мисс Корри.

– Ладно, ладно, – сказал Бун. – Но должен же Люций узнать наконец, где он побывал, чтобы после хвастать. – Потом они погасили свет и оба ушли. Так я думал. Но свет опять зажегся, на этот раз Бун был один. – Может, все-таки скажешь, из-за чего каша заварилась? – спросил он.

– Ни из-за чего, – сказал я. Он постоял надо мной, посмотрел, громадный, голый по пояс, держа руку на выключателе.

– Одиннадцать лет, – сказал он, – и уже порезали в драке в публичном доме. – Он все смотрел на меня. – Хотел бы я тебя знать тридцать лет назад. Если б ты меня поучил, когда мне было одиннадцать, может, у меня сейчас тоже было бы больше мозгов в голове. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – ответил я. Оп погасил свет. Сколько-то времени я спал, но па этот раз появилась мисс Корри, она стояла на коленях возле тюфяка; я видел овал ее лица и волосы, пронизанные лунным светом. На этот раз плакала она – чересчур большая, чтобы плакать красиво, всего лишь – беззвучно.

– Я заставила его сказать, – проговорила она. – Ты дрался за меня. И раньше, бывало, мужчины, пьяные, дрались из-за меня, но ты первый дрался ради меня. Понимаешь, к этому я не привыкла. И теперь не знаю, что делать. Но одно сделать могу и сделаю. Я дам тебе обещание. Там, в Арканзасе, я сама была виновата. Но больше моей вины не будет.

Понимаешь? Приходится иногда узнавать слишком быстро; приходится делать прыжок в темноте, надеясь, что Нечто – Оно – Кто-то не даст оступиться. Так что, может быть, в конце концов, не только Бедность и Не-Доброде-тель заботятся о своих присных.

– Вы тогда были не виноваты, – сказал я.

– Нет, виновата. Можно ведь выбирать. Можно решать. Можно сказать «нет». Можно найти настоящую работу, работать. Но больше моей вины не будет. Хочу дать тебе такое обещание. И сдержу его, как ты сдержал свое, про которое говорил мистеру Бинфорду перед ужином. Но ты должен сказать, что берешь с меня обещание. Берешь?

– Ладно, – сказал я.

– Нет, ты должен сказать, что берешь. Вот такими словами сказать.

– Хорошо, – сказал я. – Беру обещание.

– А теперь попробуй опять заснуть, – сказала она. – Я принесла стул, посижу немного, и как раз пора будет подымать тебя и идти на вокзал.

– Вы тоже идите спать, – сказал я.

– Мне не спится, – сказала она. – Я просто посижу здесь. Ты засыпай. – На этот раз это опять был Бун. Лунный квадрат окна передвинулся, значит, я успел поспать; Бун говорил, и голос его изо всех сил старался изобразить шепот или хотя бы бормотанье, а сам он, по-прежнему голый по пояс, наклонялся над кухонным стулом, на котором сидела Эверби (то есть мисс Корри), и тянул ее сопротивляющуюся руку.

– Пошли. У нас всего час остался.

– Пусти. – Она тоже говорила шепотом. – Уже поздно. Пусти, Бун.

Затем опять его скрипучее бормотанье, все еще старающееся изобразить шепот:

– За каким чертом я, думаешь, такую даль перся, столько ждал, и работал, как проклятый, и деньги копил, и снова все только жди…

Затем лунное окошко передвинулось еще подальше, и где-то прокричал петух, я придавил во сне раненую руку, и она болела, потому я, наверное, и проснулся. Так что я не мог сказать – оставался он тут или уходил и снова вернулся: по-прежнему раздавались голоса, которые все еще старались изобразить шепот, но раз прокукарекал петух, значит, пора было вставать. И опять, да, она опять плакала.

– Не надо! Не надо! Оставь!

– Ладно, ладно. Но только на сегодня, а завтра, когда мы будем ночевать в Пассеме…

– Нет! H завтра нет! Я не могу! Не могу! Оставь! Ну, пожалуйста, Бун, пожалуйста!