Мачеха - Оноре де Бальзак Страница 4

Те же и Вернон.

Генерал. Ну как?

Вернон. Все, как я и предсказывал! (Раскланивается.) Существует непреложное правило: если человек имеет обыкновение бить свою жену, он ни под каким видом не решится ее отравить; это ему может слишком дорого обойтись. В таких случаях свою жертву разумнее щадить...

Генерал (Годару). Он очарователен.

Годар. Очарователен!

Генерал (представляет Годара доктору). Господин Годар.

Годар. Де Римонвиль.

Вернон (оглядывает его и сморкается. Потом продолжает). Если уж и произойдет убийство, так только по ошибке: потому, что человек в пылу ссоры не рассчитает удара. А наш Шампань простодушно радуется, что овдовел, так сказать, естественным образом. И действительно, жена его умерла от холеры. От азиатской холеры; это заболевание редкое, но все же встречается, и я очень рад, что мне довелось стать свидетелем случая, который мне не приходилось наблюдать со времен египетского похода [4]... Если бы меня вовремя пригласили, я бы спас больную...

Гертруда. Ах, какое счастье! Меня ужасала мысль, что в нашей местности, где спокойствие не нарушалось целых двенадцать лет, могло произойти убийство.

Генерал. Вот к чему приводят сплетни! Но уверен ли ты, Вернон?

Вернон. Уверен ли я? И это спрашивают бывшего полкового врача, который пользовал двенадцать французских армий, начиная с тысяча семьсот девяносто третьего по тысяча восемьсот пятнадцатый год... который практиковал в Германии, Испании, Италии, России, Польше, Египте... Это спрашивают у врача-космополита!

Генерал (хлопает его по животу). Ах ты, шарлатан! Он в этих странах уморил больше народу, чем я.

Годар. Однако какие же ходили слухи?

Гертруда. Будто наш мастер, несчастный Шампань, отравил свою жену.

Вернон. Как на грех, накануне ее смерти между ними произошла потасовка. Они, увы, не следовали благому примеру своих хозяев.

Годар. А казалось бы, подобное счастье должно быть заразительным. Но совершенства, которые восхищают нас в графине, столь редкостны!

Гертруда. Какая же заслуга любить превосходного человека и прелестную девушку?

Генерал. Ну, Гертруда, перестань. Нельзя же говорить такие вещи при посторонних.

Вернон (в сторону). Именно для посторонних это и говорится, — чтобы поверили.

Генерал (Вернону). Что ты там бормочешь?

Вернон. Говорю, что мне шестьдесят семь лет, что я моложе вас и хотел бы быть любимым, как вы... (в сторону) дабы увериться, что это действительно любовь.

Генерал. Ну, и завистник! (Жене.) Дитя мое, вознаградить тебя может только бог; он, я знаю, дарует мне силу любить тебя.

Вернон. Вы забываете, друг мой, что я врач; ваши слова годятся разве что для романса.

Гертруда. Иные романсы, доктор, очень правдивы.

Генерал. Вернон, если ты не перестанешь дразнить жену, мы с тобою поссоримся: сомнение в нашей взаимной любви для меня горшее оскорбление.

Вернон. Да я вовсе и не сомневаюсь. (Генералу.) Но с божьей помощью, вы любили столько женщин, что я как врач не могу не восторгаться вами — в семьдесят лет и такой добрый христианин.

Гертруда незаметно направляется к дивану, где сидит доктор.

Генерал. Тсс! Друг мой, последняя любовь всегда самая сильная.

Вернон. Вы правы. В юности мы любим со всею силою, — а она постепенно уменьшается; в старости же мы любим со всею слабостью, — а слабость-то все возрастает.

Генерал. Ах ты, язвительный философ!

Гертруда (Вернону). Доктор, почему вы, человек безусловно добрый, стараетесь посеять сомнение в сердце Граншана? Вы ведь знаете, как он ревнив; он способен убить при малейшем подозрении. Я настолько уважаю это чувство, что теперь не вижусь уже ни с кем, кроме вас, господина мэра и господина кюре. Неужели вы хотите, чтобы я отказалась и от вашего общества, которое нам так мило, так приятно! Ах, вот и Наполеон!