Ардабиола - Евгений Евтушенко Страница 39

— У нас никогда не было никакой крысы Аллы! Который раз говоришь мне о ней! Что ты придумываешь! Какая крыса? — задергался Ардабьев.

— Которая умерла, — испытующе взглянула на него жена.

— Крысы не умирают, а подыхают… — доставая ласты и маску со шкафа, сказал Ардабьев.

— Раньше ты говорил иначе… — сказала жена, продолжая поглаживать листья. — Меня раздражала эта крыса, этот куст, потому что ты возился с ними, не замечая меня. Но тебе они были для чего-то нужны. Для чего-то, о чем ты мне не говорил. Я тебя ревновала к этой крысе, к этому кусту. Но, вернувшись, ты даже не подошел к этому деревянному ящику. Если бы я не поливала куст, он давно бы засох. А сейчас на нем опять появились плоды… Для чего тебе они нужны, эти плоды, Ардабьев?

— Я даже не знаю, как называется это растение… Ты, наверно, сама принесла его. У тебя что-то стряслось с памятью… — нахмурился Ардабьев, засовывая ласты и маску в чемодан.

— Нет, это с твоей памятью что-то стряслось… Я не приносила этого куста, Ардабьев. И ты его не приносил. Ты принес только деревянный ящик с землей. Куст сам взошел. Когда на нем появились первые листики, ты захлопал в ладоши, как мальчик… Почему? Вспомни… — Жена встала с дивана и положила ему руки на плечи, заглядывая в глаза.

— Ты устала… — поцеловал ее в щеку Ардабьев. — Мы приедем на юг, ляжем перед самым морем и целый день не будем ни о чем думать…

— Ты раньше не умел ни о чем не думать… Ты забыл свои мысли… — прижалась к нему жена и тронула рукой короткий ежик волос, словно стараясь разбудить в Ардабьеве память. Желая причинить ему боль, чтобы заставить его вспоминать забытое, и мучаясь от собственной жестокости, она сказала: — Под моей рукой твои шрамы… Тебя били кастетом и кирпичом по голове, чтобы снять с тебя джинсы. У тебя было двенадцать повреждений черепа. Ты очнулся в трусах на деревянном тротуаре и пополз к отцовскому дому. Ты дополз. Твой брат наложил тебе швы. Я прилетела к тебе в хайрюзовскую больницу. Сначала ты не узнавал никого. Потом узнал мать. Потом меня. Но когда я заплакала и попросила у тебя прощения за то, что я убила твоего ребенка, ты спросил: «Какого ребенка?» Я была счастлива, что ты забыл это. Но ты забыл и многое другое. Ты забыл то, что было с тобой. Неужели эти подонки выбили из тебя память? Так было с Ландау после автомобильной катастрофы: он еще мыслил, но перестал быть гением. С ним произошла нелепая случайность. А у этих подонков была цель. Джинсы. Страшно подумать, если бы в пушкинские времена были джинсы, и такие же подонки могли выбить из Пушкина память. За какие-то жалкие джинсы.

— Но я не Пушкин, — мрачно отшутился Ардабьев.

— Каждый — Пушкин… — не сдавалась она. — Но пушкинское из людей можно выбить. Не только кастетами, а воспитанием, лживыми словами, равнодушием. Уничтожить память о мыслях… Выбить из людей стихи, музыку, великие открытия. Но не все люди сдаются. Не сдавайся, Ардабьев! Вспомни…

— А что, помидоры в наушниках — разве не великое открытие? А баклажаны, созерцающие «Голубой огонек»? — невесело сказал Ардабьев и вдруг увидел перед собой длинные девичьи ресницы и пугающе мертвые глаза подростка, ткнувшего ему в живот револьвер-зажигалку. «Снимай джинса, животное!»

— Ардабьев, потрогай эти листья… Может быть, ты вспомнишь, что это такое… — умоляюще сказала жена, вцепившись в него и не пуская к чемоданам…

— Ну, трогаю… Пыль… — неохотно прикоснулся к растению Ардабьев и вдруг очутился в коровнике, увешанном фотографиями.

На одной деповская бригада беспаспортных мальчишек стояла под переходящим Красным знаменем и лозунгом: «Все для фронта!» «Еще поставят памятник русскому неизвестному фотографу!» — закричал районный фотограф с коротким синеватым носиком…

— Неправда. Нет никакой пыли. Я протираю их каждое утро… Ардабьев, а разве ты не заметил, как вздрогнули листья, когда ты к ним подошел? — напряженно глядя то на него, то на растение, спросила жена.

— Не заметил… — ответил Ардабьев, но он это заметил.

Голос Ивана Веселых произнес:

Давно уж умер Ленин,

и много окромя,

твое настало время,

и ты ушел с имя.

— Когда я однажды поставила пластинку Бриттена «Реквием», я вдруг увидела, что этот куст зашевелился… — продолжала жена. — Куст слушал. Он думал. Он как будто хоронил себя под этот реквием.

— Мои работы о музыкальности овощей довели тебя до мистики… — мрачно сказал Ардабьев. — Надо идти… Мишечкины уже выехали…

Он подошел к чемоданам, но путь ему преградил мальчик Витя. Витя ел мыло. Вдруг мальчик Витя исчез.

В незакрытую дверь вошел человек в женских тапочках с помпонами. Человек с помпонами, косясь на жену Ардабьева, мялся.

— Ну, что это за послание от таинственной незнакомки в кепке? — попытался улыбнуться Ардабьев, как бы давая этим понять человеку с помпонами, что у него, Ардабьева, нет секретов от жены.

Человек с помпонами протянул Ардабьеву сложенный вдвое блокнотный листочек и, почему-то пятясь, удалился.

Ардабьев развернул листочек и показал жене.

— Какая-то чушь… Кто-то меня разыгрывает…

На листочке крупным детским почерком было написано: «Как ваша ардабиола?»

«Не каждый день отец умирает…» — сказал капитан с пушечками в петлицах.

Ардабьев смял листочек и бросил на пол.

— Наверно, кто-то из моих студентов подшутил. Мститель за несданный экзамен. Ничего, тетя Зося уберет… Кстати, где она? Надо оставить ей ключи…

— А я здеся… — сказала тетя Зося, вырастая как из-под земли. — Надолго уезжаете? — У нее были расторопные глаза старушки, собирающей на берегу канала пустые бутылки в дерюжный мешок.

— На три недели, — ответила жена Ардабьева. — Прежде всего выбросьте мусор, потом вымойте пол. Словом, наведите порядок.

— Это мы понимаем… — обиженно сказала тетя Зося.

— Вот корм для попугая. Клетку надо убирать раз в два дня, — продолжала жена Ардабьева.

— А куда самого-то попугая девать? — настороженно спросила тетя Зося.

— Он у нас дисциплинированный. Полетает по комнате, потом сам в клетку сядет, — успокоила ее жена Ардабьева. — А куст поливайте каждое утро…

— А что это за куст? — полюбопытствовала тетя Зося. — Ишь, ты. И ягодки на ем есть…

Ни жена Ардабьева, ни сам Ардабьев не ответили ей, и тетя Зося поняла, что это не ее ума дело.

Пока жена Ардабьева закрывала свой чемодан, Ардабьев, понизив голос, сказал тете Зосе:

— Этот куст не поливайте…

— Это как же? — оторопела тетя Зося. — Он же засохнет…

— Ну и пусть засохнет… Надоел он мне… — торопился объяснить Ардабьев.

— А вот хозяйка… — заикнулась было тетя Зося.

— Хозяйка хозяйкой, а хозяин здесь я, — успел ей шепнуть Ардабьев, и тетя Зося вздохнула, поняв, что ее, без вины виноватую, вовлекают в нехорошую семейную историю.