Хуторок в степи - Валентин Катаев Страница 39

Например, в Неаполе они пробыли всего трое суток и за этовремя умудрились съездить на маленьком пароходике на остров Капри, побывать тамв знаменитом голубом гроте, на обратном пути прогуляться по Сорренто иКастелламаре, на другой день посетить раскопки Помпеи, подняться почти к самомукратеру Везувия; затем осмотреть почти все неаполитанские музеи, картинные галереи,церкви и, наконец, знаменитый аквариум, где за стеклянными витринами всредиземноморской воде, освещенной сверху, как на сцене странного театра,мальчики видели волшебные картины из жизни подводного царства: среди белыхкоралловых деревьев и полипов, похожих на голубые и красные хризантемы, покрупным красивым раковинам ходили громадные лангусты и вверх и вниз плавалирыбы, как межпланетные дирижабли, прилетевшие с Земли на Марс.

Когда уезжали из Неаполя в Рим и уже сидели в душном вагоне,ожидая третьего звонка, Василий Петрович посмотрел в окно и вдруг неуверенносказал:

– Как хотите, а это Максим Горький… – Он поправил пенсне,высунулся в окно и стал всматриваться. – Максим Горький! – уже уверенновоскликнул он.

Петя торопливо просунул голову под руку отца. По перронумимо поезда шла с портпледами и баулами довольно большая группа людей, громкоразговаривающих по-русски. Среди них Пете сразу бросилась в глаза высокая,немного сутулая фигура того самого человека, который недавно перевязывалПавлика во время уличных беспорядков.

Теперь Петя вдруг понял, почему этот человек тогда показалсяему страшно знакомым: он неоднократно видел его портреты в журналах и наоткрытках. Это и был знаменитый Максим Горький. Петя также увидел матроса смаленьким дешевым чемоданчиком на широком плече.

Прошла дама в трауре с девочкой лет тринадцати –по-видимому, дочерью. Мелькнуло личико с серьезными глазами и горестно сжатымртом, темно-каштановая коса, переброшенная через худенькое плечо, черный бант…

В это время поезд тронулся. Люди на перроне покатилисьназад. Петя снова увидел Максима Горького, матроса, даму с девочкой. Они всестояли напротив, возле другого поезда с открытыми дверцами. По-видимому, одначасть из них уезжала, другая – были провожающие.

– Максим Горький! Максим Горький! – закричал Петя,размахивая шляпой.

Девочка обернулась и посмотрела на Петю. Их глазавстретились. В ту же минуту сверху махнула волна вонючего паровозного дыма.Петя зажмурился, но крошечный кусочек каменного угля успел влететь ему в глаз,под верхнее веко. И для мальчика началось мученье, отравившее всю радостьдороги от Неаполя до Рима.

Гвоздь в сапоге или уголек в глазу! Кто хотя бы раз в жизнине испытал этой маленькой неприятности – сначала такой невинной, но постепеннодоводящей до исступления! Это была настоящая пытка. Сначала Петя чувствоваллишь досадное неудобство от присутствия в глазу инородного тела. Глаз слезился,и Пете казалось, что вот-вот слеза вымоет из-под века уголек и тогда наступитблаженное успокоение. Но слезы текли, а уголек не вымывался. Он глубоко засел ипри малейшем движении века перекатывался, натирая глазное яблоко.

Полуослепший от слез, испытывая жгучую боль, Петя метался пораскаленному вагону и не знал, что делать. Сослепу он натыкался на скамьи, начьи-то ноги. Он ушиб колено, но даже эта новая боль не могла заглушить старую.

Отец требовал, чтобы он сидел смирно и ни в коем случае нетер глаз тогда уголек выйдет сам собой. Но уголек не выходил. Петя снованачинал изо всех сил тереть глаз кулаком. Боль делалась невыносимой. Петястонал, вскрикивал, бил в отчаянии каблуками об пол. Отец дрожащими рукамипытался вывернуть Петино веко и кончиком платка достать уголек. Петя вырывалсяиз рук отца. Он то и дело бегал в уборную и, налив в пригоршню теплой воды изумывальника, опускал в нее воспаленный глаз. Ничто не помогало. Это было ещехуже, чем зубная боль.

В те редкие минуты, когда боль немного ослабевала, Петявидел в режущем блеске итальянского полудня плывущие в окнах вагона сухиехолмы, белую пыль над шоссе, шлагбаумы и маленькие домики путевых сторожей сзаборчиками из старых шпал, с подсолнечниками, мальвами и грязными гоголевскимисвиньями. Если бы не рощицы красивых итальянских сосен с развилистымиоранжево-розовыми ветвями и почти черной хвоей, то можно было подумать, чтопоезд приближается не к Риму, а к Миргороду.

Это все текло в глазах и мелькало, и лишь одно впечатление,одна картина все время оставалась неподвижной: перрон неаполитанского вокзала,толпа провожающих, дама в трауре и девочка с черным бантом в каштановой косе.Она все время вопросительно и строго смотрела на Петю и была неподвижна инеустранима, как уголек, влетевший в Петин глаз.

Но все на свете кончается. Кончились и Петины мучения. Вуглу вагона сидела старая итальянка с коралловым крестиком на сморщенной шее.Она везла корзину, из которой выглядывали головы уток, и всю дорогу усердночитала молитвенник. Но она отлично видела все, что делается в вагоне. В товремя, когда Петя в десятый раз, топая ногами, пробегал мимо нее в уборную, длятого чтобы прополоскать глаз, она вдруг поймала его сильными, жилистыми руками,посадила рядом с собой на скамью, схватила за голову и приблизила к немувплотную свое черное усатое лицо, страшное, как у ведьмы.

Не говоря ни слова, она ловкими пальцами вывернула мальчикувеко, разинула жаркую пасть, высунула длинный мокрый язык и слизнула уголек,въевшийся в слизистую оболочку. В тот же миг Петя почувствовал сладостноеоблегчение. Старуха сняла двумя пальцами с языка уголек, торжественно показалаего пассажирам и произнесла длинную итальянскую фразу, в ответ на что весьвагон разразился аплодисментами, а утки оживленно закрякали. Затем старухапоцеловала Петю в голову, перекрестила слева направо и снова углубилась вмолитвенник.