Братья Ашкенази - Исроэл-Иешуа Зингер Страница 38

— Заповедь почитания отца! — на все отвечал он. — Что я могу поделать?

И все-таки, когда тесть уступил и согласился на ипотеку, Симха-Меер не торопился. Он снова стал говорить, что ему надо спросить у отца. Тут реб Хаим Алтер вышел из себя.

— Снова спросить у отца? — злился он. — Да этому конца не будет!

Симха-Меер поспешно омыл руки после трапезы и больше не сказал ни слова. По опыту карточной игры у пекаря Шолема он знал, что, когда соперник кипятится, самое лучшее — оставаться спокойным и хладнокровным. Именно потому, что реб Хаим Алтер так спешил, у него, Симхи-Меера, было время. Он принялся тянуть из тестя жилы. То он не застал отца, то отец был занят. Наконец он принес ответ.

— Отец ни на что не согласен, кроме первой ипотеки, — богобоязненно сказал Симха-Меер. — Иначе он велит не трогать деньги…

Реб Хаим Алтер кипятился, шумел. Он не мог дать первой ипотеки, потому что первая ипотека еще раньше, до свадьбы, была записана на другого. Симха-Меер знал об этом. Он заранее разведал в городе, как идут дела у его тестя, как у него с долгами. И нарочно потребовал от реб Хаима Алтера такой ипотеки, которой он не мог дать.

Симха-Меер не хотел ипотеки. Он хотел кое-чего другого.

Еще в мальчишеские годы, когда Симха-Меер впервые попал в дом будущего тестя, ему приглянулась ткацкая мастерская реб Хаима Алтера. Он, правда, не испытывал особой симпатии к ручным станкам. Он любил новую, а не старую Лодзь. Его с детства влекло все большое, кричащее, гулкое. Низенький Симха-Меер любил высокие вещи: необъятные фабрики, огромные, уходящие в небо фабричные трубы. Гудок фабричных сирен звучал для него, как самая лучшая музыка. Ни один запах не радовал так его носа, как запах дыма из фабричных труб. Он презирал тихие ручные станки, работавших на них евреев в ермолках и с пейсами, всю эту еврейскую домашность отношений между хозяином и подмастерьями. Это напоминало ему молельню, синагогу, которой он терпеть не мог. Он всегда стремился к новому, большому. Видел себя крупным фабрикантом в окружении слуг, стоящих перед ним навытяжку, ожидающих его распоряжений. Ему представлялось, как по его кивку начинают работать все машины, все трубы, все сирены.

Но он слыхал также, что и Краков не сразу строился. Несмотря на свои юные годы, он знал: чтобы подняться на верхушку трубы, надо карабкаться со ступеньки на ступеньку. Он хорошо знал Лодзь, все ее большие и маленькие фабрики, всех ее промышленников и купцов. Он знал жизнь каждого из них и путь каждого из них. Он знал, что все в этом городе начинали с одного ткацкого станка, потом их стало несколько, потом удалось добиться открытия мастерской, потом — небольшой фабрики, и так они росли, росли — до высоких труб, сирен, дворцов, выстроенных рядом с краснокирпичными фабриками.

Он понимал, что должен пройти этот путь быстрее, чем те, первые. Лодзь уже не такая, как прежде. Все в ней ускоряется. Да и он не отличается терпением и не склонен долго ждать. Он не умеет ждать чего-то годами. И не будет начинать с одного ткацкого станка. Не для этого он — сын реб Аврома-Герша Ашкенази, зять реб Хаима Алтера и обладатель лежащих в банке десяти тысяч рублей, не считая процентов. С такой суммой уже можно кое-что предпринять, если понимать в делах. С такими деньгами можно развернуться. Надо сразу играть по-крупному и начать с ткацкой мастерской, такой, как у тестя, с пятьюдесятью станками. Это уже дело. Об этом стоит говорить.

Острым взглядом своих плутоватых серых глаз, вроде бы спокойным и мягким, но в действительности любопытным и пронзительным, Симха-Меер еще до свадьбы разглядел, что его будущий тесть ленив, податлив, любит покой и удобства, подкаблучник. Уже тогда Симха-Меер понял, что реб Хаим Алтер не человек Лодзи, что рано или поздно ему придется лишиться своего предприятия. Он видел, что дела тестя запущены и ведутся небрежно, и понял, что однажды появится тот, у кого больше ума и упорства, тот, кто заберет мастерскую реб Хаима Алтера. Симха-Меер заметил, что при всей широте и роскоши, с которой живут Алтеры, которой в доме его отца не увидишь, дела тестя совсем не так хороши. Поэтому перед свадьбой он и не взял вексели вместо денег в качестве части приданого. Теперь Симха-Меер убедился, что принял правильное решение, очень правильное.

Теперь его тесть пришел к нему просить приданое взаймы. Обещает дать векселя и проценты, чтобы он, Симха-Меер, мог спокойно сидеть и учить Тору, оставаясь у него на содержании. Но Симхе-Мееру совсем не хотелось сидеть и учить Тору. Достаточно он насиделся до свадьбы в молельне и у меламедов. Сейчас он свободный человек. У него есть целых десять тысяч рублей и еще процент. Эти деньги положены в банк на его имя. В любое время он может их снять и пустить в дело, приумножить капитал, насколько возможно.

Правда, его отец будет кричать на него, злиться, бушевать — он ведь пренебрегает возможностью сидеть на содержании тестя и учить Тору и слишком рано начинает заниматься делами. Но на то Симха-Меер и хозяин себе, чтобы поступать так, как он считает нужным, и не слушать отца. Своим острым взглядом, отточенным за карточным столом в доме пекаря Шолема, он разглядел шанс войти в дело, стать компаньоном-совладельцем ткацкой фабрики реб Хаима Алтера, которая должна будет называться «Ткацкая фабрика Хаима Алтера и Симхи-Меера Ашкенази».

Он несколько раз произнес с напевом, подходящим для чтения Геморы: «Ткацкая фабрика Алтера и Ашкенази» — и ему это понравилось. Самым изящным почерком он начертал на обложке священной книги два имени — своего тестя и свое собственное. Это выглядело очень красиво. Он, Симха-Меер, не был лишен фантазии. О нет! Он фантазировал уже в детстве, когда украдкой приходил на склад фирмы Хунце и Гецке и завидовал своему отцу, сидевшему за конторкой в окружении толстых бухгалтерских книг и гор деловых бумаг. Вот и сейчас мысли сидящего над священными книгами Симхи-Меера витали далеко. Он снова и снова представлял себе ткацкую фабрику, принадлежащую двум компаньонам, его тестю и ему. Точнее, ему и его тестю. Симхе-Мееру казалось, что «Ашкенази и Алтер» звучит гораздо красивее, чем «Алтер и Ашкенази». Постепенно имя тестя совсем потерялось. Осталась только «Ткацкая фабрика С.-М. Ашкенази». Буквы этой надписи, аккуратные, печатные, с завитушками, смотрелись замечательно.

Сидя за столом своего тестя, Симха-Меер заставлял его трепетать и биться, как муха в паутине. Он знал, что делает. Надо заставлять человека кипятиться как можно больше. Об этом он не раз слыхал в доме своего отца. Чем больше кипятится человек, тем он становится мягче, управляемее, как бык. Симха-Меер знал, что в Лодзи сейчас несладко. Сезон нелегкий, наличный рубль дорог. Его не выпускают из рук, как драгоценный камень. Так что старик смягчится и согласится на все, что потребует Симха-Меер. Только бы подошли сроки платежей!

И он дождался.

Реб Хаим Алтер кипятился, выходил из себя, говорил за столом своему зятю, что у него каменное сердце, что он разбойник, а не зять. Но Симха-Меер ему не отвечал. Он вдруг углубился в изучение Торы и буквально не расставался с Геморой. Тесть избегал его, не говорил ему ни слова. Но когда подошли сроки платежей, а Шмуэль-Лейбуш так и не достал денег, реб Хаим Алтер помирился с зятем и, как предвидел Симха-Меер, пошел на все его условия. За десять тысяч рублей Симха-Меер стал компаньоном и владельцем трети ткацкой мастерской своего тестя. При этом он получил гарантии, составленные, проверенные и заверенные адвокатами и нотариусами, подтвердившими сделку между зятем и тестем. У реб Хаима Алтера глаза повылезали прежде, чем он снова увидел собственные деньги, за которые сосватал своей единственной дочери этого илуя, обладающего редкими способностями к изучению Торы, Симху-Меера.