Простая история - Шмуэль Агнон Страница 38

Он мог бы проспать тысячу лет. Отец наш небесный слил его тело воедино с постелью. Даже когда его будил какой-то звук, он не поднимал головы с подушки, наслаждаясь ощущением тепла и уюта. Ему казалось, что он лежит здесь со дня сотворения мира. Но в зеркале на противоположной стороне комнаты он увидел лицо своей тещи, улыбавшейся спящему зятю.

После сна он чувствовал себя отлично. События предыдущей ночи казались ему чем-то давно прошедшим и забытым. Он так сладко спал и так хорошо выспался, что во всем теле у него было замечательное ощущение благополучия. Поспать бы еще один час, и он стал бы новым человеком!

Вдруг Гиршл почувствовал на себе взгляд Мины. По знаку дочери мать вышла из комнаты. Гиршл встал, умылся, надел чистую сухую одежду, выпил чашку кофе и отправился в синагогу. С тех пор как выяснилось, что Мина беременна, он каждый день ходил туда молиться — это было способом проводить с женой как можно меньше времени.

«Вот решение всех проблем, — размышлял он по дороге, — спать как можно больше!» Он думал о том, что ему приснилось, пока не вспомнил, как Блюма убежала при виде его, и снова стал печален.

Как безрадостна человеческая жизнь! Всю ночь человек спит, чтобы проснуться утром, и целый день мечтает о том, как бы снова забыться сном, не видеть окружающего мира.

Блюма обычно носила серое, скрывающее фигуру платье. Что заставило ее выбрать такое платье? Его выбрало сердце, которое оно прикрывало.

Однако красота Блюмы была видна и в строгом сером платье. Один Бог знает, почему она не стала женой Гиршла. Хотя Блюма и отрицала, что похожа на отца, во многом она напоминала его. Ей достался характер Хаима Нахта, разница была лишь в одном: когда отцу казалось, что вокруг кромешный мрак, он впадал в уныние и жаловался на судьбу, а дочь никогда на судьбу не роптала. Падая, она вставала на ноги, и ее голубые глаза, ни счастливые, ни печальные, заставляли окружающих замечать в ней что-то необыкновенное.

Гецл Штайн пробовал писать Блюме письма, в отчаянии каждый раз рвал написанное и быстро отказался от этой идеи. Но вовсе не из-за своего скверного почерка. Даже д-р Кнабенгут, случайно встречаясь с Блюмой, не разговаривал с ней, как с другими девушками. Пусть Блюма не была социалисткой, хотя для этого, казалось, у нее были все основания, Кнабенгут делал все, чтобы как можно чаще видеть ее, и, когда ему это удавалось, забывал об общественном благе, всегда говорил ей что-то, носившее достаточно личный характер. Она внимательно слушала его некоторое время, затем, внезапно пожав плечами, как бы отметала все сказанное. В такие минуты она напоминала спасенного утопающего, который, будучи выловлен из воды и еще откашливая воду, попавшую ему в легкие, встает и уходит прочь от своих изумленных спасителей. Отвергнув Гецла Штайна, Блюма не проявляла интереса и к д-ру Кнабенгуту.

Кого же она ждала? Неужели верила, что явится какой-нибудь молодой богатый человек и женится на ней? Нет, поскольку ей не посчастливилось однажды с подобным человеком, она больше не хотела иметь дело с маменькиными или папенькиными сынками, о чем бы они ни мечтали — о Сионе или о наступлении золотого века. Ее сердце принадлежало Гиршлу Гурвицу, и не потому, что один из них так решил, а потому, что в свое время он оказался под рукой — тот человек, который мог бы быть ей близок. Каждый, кто их знал, и Цирл в том числе, невольно задавался вопросом: как это случилось, что они, будто созданные друг для друга, были разлучены? И каждый, много уступавший по уму Цирл, не мог не испытывать чувства жалости к ним. Мы уже знаем, чем это кончилось для Гиршла. Другой вопрос, чем это кончилось для Блюмы. Всякий, кто с ней разговаривал, видел тень улыбки на ее лице, которая как бы говорила: «Возможно, мне не посчастливилось в жизни, но я удержалась на ногах».