Пьер, или Двусмысленности - Герман Мелвилл Страница 37

IV

Пьер пробыл на прогулке дольше, чем собирался; и когда он по возвращении поднялся вверх по Липовой тропе, что вела к столовой, да взошел по ступеням веранды и там заглянул в большое окно, то увидал, что его мать уже восседает неподалеку от стола; вот она повернула к нему голову; и до него долетел ее веселый голос: заливаясь искренне беззаботным и радостным смехом, она шутливо возвещала, что сегодня он, а не она, стал утренним лентяем. Дэйтс, держа в руках то ложки, то салфетки, хлопотал около сервировочного столика.

Призвав на помощь всю возможную бодрость, Пьер шагнул в столовую. Памятуя о своих трудах при купании да при выборе наряда и зная о том, что в это, как нарочно, волглое, прохладное, неприветливое и туманное утро не одно дуновение ветра не подрумянило его щек, Пьер, тем не менее, убеждал себя, что долгая бессонная ночь на страже вовсе не оставила на нем следа.

– Доброе утро, сестра… Ну, и славная же была у меня прогулка! Я побывал даже…

– Где? Святые небеса! где? гулял, и пришел весь больной!.. боже, Пьер, Пьер?.. Что с тобой стряслось? Дэйтс, я позвоню, когда вы потребуетесь.

Но добросовестный слуга помедлил еще мгновение, охорашивая салфетки, словно ему не под силу было сразу расстаться со своими привычными обязанностями, и лишь затем направился к выходу, ворча себе под нос что-то неразборчивое, как это свойственно всем верным и испытанным старым домашним слугам, когда они недовольны тем, что их решительно не допускают до обсуждения, кое представляло семейный интерес; а миссис Глендиннинг тем временем не спускала встревоженных глаз с Пьера, который, не ведая, что завтрак еще не готов, уселся за стол и принялся – довольно нервно – за сливки и сахар. В ту же минуту, как за Дэйтсом закрылась дверь, мать вскочила на ноги, обняла сына и прижала к груди; но при этом объятии Пьер с ужасом почувствовал, что их сердца больше не бьются в унисон, как прежде.

– Что тебя так измучило, сын мой? Скажи, это просто непостижимо! Люси? – Ба! Не она? Никакой любовной ссоры? Говори, говори, мой дорогой мальчик!

– Моя дорогая сестра… – начал Пьер.

– Не называй меня сестрою, Пьер, перед тобою сейчас стоит твоя мать.

– Ну, хорошо, дорогая матушка, однако ваше поведение нынче для меня столь же непостижимо, сколь мое – для вас…

– Говори же скорее, Пьер, твоя невозмутимость леденит меня. Откройся мне, ибо, клянусь моею душой, с тобой произошло нечто поистине небывалое. Ты мне сын, и должен подчиняться. Это не связано с Люси, тут что-то другое. Поведай мне все без утайки.

– Моя дорогая матушка, – сказал Пьер, невольным рывком отодвигая свой стул от обеденного стола, – если б вы могли просто принять на веру такие слова: мне и впрямь не о чем вам рассказывать. Вы же знаете, что порою, когда находит на меня до глупости серьезное усердие да философический стих, я засиживаюсь допоздна в своей комнате и после, невзирая на неурочный час, мчусь во весь дух на свежий воздух, чтобы до рассвета бродить по полям. На такую прогулку я и вышел вчера поздним вечером, а когда вернулся, то очень мало спал, и сон тот мало пошел мне в пользу. Но другой раз я уж не стану так чудесить; поэтому, дражайшая маменька, полно вам смотреть на меня, и давайте завтракать… Дэйтс! Дерните за сонетку ^[82], сестра.

– Постой, Пьер!.. Твоим словам не хватает обычной беззаботности. Я чую, я знаю, ты морочишь меня; возможно, то было с моей стороны ошибкой, что я силою пыталась вырвать у тебя твою тайну, но, поверь мне, сын мой, я и в мыслях не держала, что у тебя когда-нибудь появятся от меня секреты, не считая твоей первой любви к Люси, и тут вся моя женская деликатность говорила за то, что сие в высшей степени и простительно и правильно. Но теперь-то чему тут быть? Пьер, Пьер! Подумай, как следует, прежде чем лишать меня своего доверия. Я тебе мать. Ты можешь плохо кончить. В чем благо и добродетель твоего поступка, Пьер, коль ты бежишь родной матери? Не будем же из-за этого ссориться, Пьер, ибо знай, если ты более не доверяешь мне, то и мое доверие ускользает от тебя. Ну что, мне дернуть за сонетку?

Пьер, который все это время напрасно старался унять волнение, вертя в руках чашку с ложкою, при сих словах замер и невольно устремил на мать немой печальный взор. В нем вновь ожили предубеждения против тех сторон характера его матери, что открылись ему совсем недавно. Он вперед знал, что ранит ее гордость и что гнев ее будет ужасен, что вслед за тем все ее нежное с ним обращение сойдет на нет; он знал также, что она неумолима и что безмерно верует в безоговорочное подчинение своего сына. Он трепетал при мысли, что вот уж для него и впрямь настало время совершить свой первый важный шаг к тягостному испытанию. Но, несмотря на то что он понимал всю важность слов, только что сказанных его матерью, которая продолжала стоять перед ним, глядя на него во все глаза и положа руку на сонетку; и хотя он чувствовал, что в ту же самую дверь, коя, открываясь, пропустит Дэйтса, тотчас же выйдет, и притом навсегда, всякое доверие, что до этого было меж ним и его матерью, и хотя он знал, что и его мать сейчас также гложут такие же тайные мысли, несмотря на все это, он выбрал последовать своему тщательно обдуманному и взвешенному решению.

– Пьер, Пьер! Так мне дернуть за сонетку?

– Матушка, стойте!.. Да, прошу вас, сестра.

Прозвенел комнатный звонок, и Дэйтс явился на зов и, посмотрев на миссис Глендиннинг со значением, промолвил:

– Его преподобие пришел, моя леди, и теперь ожидает в западной гостиной.

– Поскорее пригласи сюда мистера Фолсгрейва, да принеси кофе; или я не говорила тебе, что жду его этим утром к завтраку?

– Да, моя леди, но я подумал, что… что… как вам угодно… – пробормотал старый слуга в растерянности, переводя взгляд с матери на сына.

– О, мой добрый Дэйтс, ничего же не случилось, – вскричала миссис Глендиннинг беспечно, и, посмотрев на сына, улыбнулась с горечью. – Приведи сюда мистера Фолсгрейва. Пьер, вчера вечером мы не увиделись, и посему я не имела случая тебе сказать, но мистер Фолсгрейв позавтракает с нами, так как получил мое приглашение. Вчера я побывала с визитом в его пасторском доме и переговорила с ним о той гнусной интрижке с участием Дэлли, и окончательное решение по этому делу мы должны принять сегодня же утром. Но что до меня, то я уж решила, как мне поступить с Недом: ноги этого прелюбодея больше не будет в моих владениях, равно как и бесчестной Дэлли.

По счастью, тут ее внимание развлек священник, что показался в дверях, и то, что при сих словах Пьер вдруг побледнел, осталось никем не замеченным, а у него было несколько мгновений, чтобы совладать с собою.

– Доброе утро, мадам, доброе утро, сэр, – произнес мистер Фолсгрейв удивительно кротким, певучим голосом, приблизившись к миссис Глендиннинг и ее сыну; и леди ответила ему с обычной любезностью, но Пьер, смущенный донельзя, был едва вежлив.

Мистер Фолсгрейв немного помедлил, стоя перед ними с самым учтивым видом, прежде чем опуститься на стул, отодвинутый для него Дэйтсом.