Ардабиола - Евгений Евтушенко Страница 36

…Фотограф, стоя у своей калитки, взывал к Ардабьеву и человечеству:

— Редактор ворчит, что на моих фотографиях люди плохо одеты. Чо я, сам их одеваю, чо ли? Жюри областной выставки зарубило мои работы, потому что на них, видите ли, слишком много страдающих лиц. То, что люди страдают в жизни, их не волнует. Главное, чтобы они не страдали на фотографиях. Своеобразный гуманизм! Но искусство фотографии — не доска Почета… Это мемориальная доска истории — вот чо! Булгаков сказал, что рукописи не горят. Негативы — тоже! — Выкричавшись, фотограф внезапно протрезвел и добавил: — Но их съедает время… — Полуоткрыв калитку, фотограф ненастойчиво предложил: — Может, зайдешь ко мне в мастерскую?

— Только ненадолго… — согласился Ардабьев.

— Когда у моей старушки-хозяйки умерла корова, она отдала мне под мастерскую коровник… — несколько смущенно сказал фотограф, вводя Ардабьева во двор.

— Умерла корова… — задумчиво повторил вслух Ардабьев.

— Умерла… А чо, так нельзя говорить? — взъерошился фотограф.

— Только так и можно… — грустно улыбнулся Ардабьев, думая о крысе Алле.

Если бы фотограф его не предупредил, он никогда не догадался бы, что попал в бывший коровник. Правда, неистребимый запах соломы, навоза, молока как бы витал в воздухе. Но стены были чисто побелены, настлан дощатый пол. Стояла железная печка с выведенным в окно коленом. На окнах висели самодельные черные бумажные шторы. На столе под красной лампой плавали отпечатки. Но главное — в мастерской были стены, увешанные большими и маленькими фотографиями, составляющими черно-белую мозаику радостей, труда, страданий маленькой, но неотъемлемой части человечества — сибирского городка Хайрюзовска.

Деповская бригада из еще беспаспортных мальчишек в ушанках и спецовках под переходящим Красным знаменем и лозунг «Все для фронта!». Печальные и любопытные глаза телят рядом с такими же печальными любопытными глазами солдат, выглядывающих из теплушек. Слепой инвалид на рынке с морской свинкой, вытягивающей из ящичка «судьбы», напечатанные на пишущей машинке. Эта морская свинка тоже, наверное, умерла. Расстеленная на церковной паперти простыня, где лежат обручальные кольца, серебряные ложки, серьги и некрасивый золотой самородок — в фонд фронта. Сибирячка, несущая под мышкой белую луну замороженного молока с дырочкой посередине. Маляр на цыпочках, освежающий серебряной краской маленький памятник Ленину. Очередь в продуктовый магазин с «хвостом» на улице, а над очередью на втором этаже мальчик со вскинутой скрипкой в распахнутом окне музыкальной школы. Девушки на танцплощадке с крошечными гирляндами семечной шелухи, свисающими с выжидательно оттопыренных губ. Плотник с гвоздями во рту, остановивший молоток над ребром свежего ската крыши, потому что на полувбитый гвоздь села стрекоза. Сближающие губы парень и девушка, а между их губ, на заднем плане — крохотная старушка на завалинке, опершаяся подбородком о клюку. Другая старуха, плачущая над сбитой грузовиком коровой. Третья старуха, протягивающая свою морщинистую ладонь молодой, скалящей лукавые зубы цыганке, чтобы та ей погадала…

— Почему так много старух? — спросил Ардабьев.

— Потому что я сам — старуха… — усмехнулся фотограф и протянул Ардабьеву еще не повешенную фотографию. — Это совсем свеженькое…

Ардабьев увидел темный могильный крест, вкопанный в песочную площадку детсада. Две сувенирные бутылочки перед крестом. Онемело застывшие воспитательница и детишки с ведерками и совочками.

— Что это за крест? — спросил Ардабьев. — Кто его вкопал в детсаду?

— Никто не знает, — пожал плечами фотограф. — Те, кто забыл, от чего произошел крест.

— А от чего он произошел? — спросил Ардабьев.

— Ты тоже забыл? — печально улыбнулся фотограф. — От распятия.

Провожая Ардабьева до калитки, фотограф сказал:

— Что-то мне не хочется тебя отпускать одного… Может, теперь я тебя провожу?! Или переночуешь у меня? В фотокоровнике?

— Нет, — ответил Ардабьев. — Мать будет волноваться.

Сделав несколько шагов, Ардабьев остановился, не услышав скрипа калитки и поняв, что фотограф смотрит ему вслед, хотя, наверно, его уже не видит, потому что тьма была непроглядная.

— А вы знаете, все, что вы сделали, будет выставлено, — сказал Ардабьев.

— Не знаю, не знаю… — раздался из темноты голос фотографа.

— Вы знаете, — сказал Ардабьев. — Поэтому и работаете.

Ардабьев услышал, как скрипнула закрываемая фотографом калитка, и пошел. Деревянный тротуар подрагивал под ним, как в детстве.

«Утром на поезде — в Иркутск, а оттуда первым самолетом в Москву, — думал Ардабьев. — Немедленно сделать структурный анализ ардабиолы. Если был бы возможен химический аналог! А если нет? Если нет — тогда плантация ардабиолы…»

Ардабьев неприязненно поморщился, когда перед ним из темноты снова вырос тот же самый подросток.

— Плохо прикурилось, дяденька… — сказал подросток, холодно усмехаясь. В его руке был пистолет, направленный в живот Ардабьева. — Дяденька не хочет подарить одному моему скромному другу джинса? Дяденька разве не за гуманное отношение к советским детям? — изгиляясь, спросил он.

— А как подарить: с поясом или без пояса? — пробовал выиграть время Ардабьев.

Он что-то слышал о подобных историях. Это было, кажется, в курортных черноморских городах. Но здесь, в его родном, еще недавно патриархальном Хайрюзовске? Как по-дурацки можно погибнуть… Но нельзя рисковать ардабиолой из-за каких-то джинсов…

Нервы у подростка не выдержали, и пистолет заплясал у него в руках:

— Снимай джинса, животное! — истерически закричал он.

— Спасибо за комплимент, — сказал Ардабьев, расстегивая джинсы, вытягивая пояс. — Я всегда считал, что животное — это звучит гордо. Кстати, у меня была одна знакомая крыса, которую я уважал гораздо больше многих людей…

Пистолет вдруг выпал из трясущихся рук подростка на деревянный тротуар, и Ардабьев услышал совсем не тяжелый стук. Подросток схватил пистолет и снова направил его на Ардабьева.

— Пистолет-то у тебя игрушечный… — насмешливо сказал Ардабьев. — А вот пояс у меня настоящий. Ты заслужил хорошую порку, и ты ее получишь.

— Он не игрушечный! — завизжал подросток.

— Нет, игрушечный, — надвигаясь на него с поднятым ремнем, спокойно сказал Ардабьев. — И ты игрушечный. Игрушечный маленький фашистик.

— Бей, Пеструшка! — истошно крикнул подросток, вжимаясь в забор.

Но Пеструшка, неслышно стоявший за спиной Ардабьева, не мог поднять вдруг налившуюся страшной тяжестью руку с кастетом. Тогда Фантомас прыгнул и ударил Ардабьева кистенем в затылок точным черносотенным ударом. Перед глазами Ардабьева промелькнули три искаженных страхом и злобой еще совсем мальчишеских лица… потом почему-то белые стружечные кудри мальчика Вити… потом кепка, летящая поверх простыни на кровати с колесиками… потом ветка ардабиолы под красными замшевыми туфлями с белой прошвой… Ардабьев упал руками на забор и начал медленно сползать по нему.