Габриэла, корица и гвоздика - Жоржи Амаду Страница 36

По базарным дням посетителей в баре «Везувий»

было всегда больше обычного, но в день убийства их было особенно много, причем все они были охвачены каким-то праздничным оживлением. Помимо завсегдатаев — любителей аперитива — и провинциалов, приехавших на рынок, явилось бесчисленное множество людей, желавших узнать и обсудить новость. Сначала они шли на набережную поглазеть на дом дантиста, а затем обосновывались в баре.

— Кто бы мог подумать! Ведь она буквально не выходила из церкви…

Насиб, сам метавшийся от столика к столику, подгонял своих служащих и в уме прикидывал выручку.

Такое бы преступление каждый день — и он очень скоро купил бы плантацию какао, о которой давно мечтает!

Мундиньо Фалкан, назначивший встречу с Кловисом Костой в баре «Везувий», сразу попал в атмосферу бурных дебатов. Он безразлично улыбался, озабоченный своими политическими проектами, которым уже отдался всецело. Таков уж был Мундииьо Фалкан: если он что-нибудь задумывал, то не успокаивался до тех пор, пока не приводил замысел в исполнение. Но доктора и капитана сейчас, казалось, не интересовало ничто, кроме убийства, будто утром между ними не было никакого разговора. Мундиньо ограничился тем, что выразил сожаление по поводу смерти дантиста, его соседа и одного из его немногих компаньонов по морским купаниям, которые считались в те времена в Ильеусе чуть не скандалом. Горячий и темпераментный доктор чувствовал себя отлично в этой тревожной обстановке.

Историю Синьязиньи он использовал как предлог для того, чтобы воскресить память Офенизии, возлюбленной императора:

— Дона Синьязинья была, кстати, дальней родственницей Авила, а это род романтических женщин.

Она, должно быть, унаследовала горькую судьбу первой из них.

— А что это за Офенизия? Кто она такая? — поинтересовался торговец из Рио-до-Брасо, приехавший в Ильеус на базар и желавший увезти к себе в поселок самый обширный и полный ассортимент подробностей убийства.

— Моя прародительница; она обладала роковой красотой, которая вдохновила поэта Теодоро де Кастро и внушила страстную любовь дону Педро Второму. Офенизия умерла с горя, потому что не смогла отправиться вместе с ним…

— Куда?

— Хм, куда… — сострил Жоан Фулжепсио. — В постель, куда же еще…

Но доктор продолжал серьезно:

— Ко двору. Она была готова стать его любовницей, и брату пришлось запереть ее на семь замков. Брат — полковник Луис Антонио д'Авила — принимал участие в войне с Парагваем. А Офенизия умерла с горя. В жилах доны Синьязиньи текла кровь Офенизии, кровь рода Авила, над которым тяготеет рок.

Появился запыхавшийся Ньо Гало и во всеуслышание сообщил новость:

— Жезуино получил анонимное письмо.

— Кто бы мог его написать?

Все молча погрузились в размышления, Мундиньо воспользовался этим, чтобы тихо спросить капитана:

— Ну а как Кловис Коста? Вы говорили с ним?

— Он был занят — писал об убийстве. Поэтому задержал выпуск газеты. Мы договорились встретиться вечером у него дома.

— Тогда я пошел…

— Уже? Разве вас не интересуют дальнейшие подробности?

— Я ведь не местный… — рассмеялся экспортер.

Подобное безразличие к острому и вкусному блюду вызвало всеобщее изумление. Мундиньо пересек площадь и встретился с группой учениц монастырской школы, которых сопровождал учитель Жозуэ. При приближении экспортера глаза Малвины засияли, она заулыбалась и оправила платье. Жозуэ, счастливый, что очутился в обществе Малвины, поздравил еще раз Мундиньо с тем, что тот добился официального статута для колледжа.

— Теперь Ильеус обязан вам и этим благодеянием…

— Ну что вы. Это было совсем несложно… — Мундиньо напоминал принца, великодушно дарящего дворянские титулы, деньги и милости.

— А что вы, сеньор, думаете об убийстве? — спросила Ирасема, пылкая шатенка, о которой уже сплетничали, будто она слишком долго кокетничает с поклонниками у ворот своего дома.

Малвина подалась вперед, чтобы услышать ответ Мундиньо. Тот развел руками.

— Всегда грустно узнать о смерти красивой женщины. В особенности о такой страшной смерти. Красивую женщину нужно почитать как святыню.

— Но она обманывала мужа, — возмущенно заявила Селестина, еще совсем молоденькая, но рассуждающая как старая дева.

— Если выбирать между смертью и любовью, я предпочитаю любовь…

— Вы тоже пишете стихи? — улыбнулась Малвина.

— Я? Нет, сеньорита, у меня нет поэтического дара. Вот наш учитель поэт.

— А я подумала… Ваши слова так напоминали стихи…

— Прекрасные слова, — поддержал ее Жозуэ.

Мундиньо впервые обратил внимание на Малвину.

Красивая девушка. Она не сводила с него глаз, глубоких и таинственных.

— Вы так говорите потому, что вы одиноки, — многозначительно сказала Селестина.

— А вы, сеньорита, разве не одиноки?

Все рассмеялись. Мундиньо простился. Малвина проводила его задумчивым взглядом. Ирасема рассмеялась почти дерзко.

— Уж этот сеньор Мундиньо… — И, наблюдая, как экспортер удаляется по направлению к дому, заметила: — А он интересный…

Ари Сантос, печатавшийся под псевдонимом Ариосто в отделе хроники «Диарио де Ильеус», служащий экспортной фирмы и председатель общества имени Руя Барбозы, нагнулся над столиком бара и зашептал:

— Она была голенькая… — Совсем?

— Совершенно голая? — тоном лакомки спросил капитан.

— Совсем, совсем… На ней были только черные чулки.

— Черные? — Ньо Гало был изумлен.

— Черные чулки! — Капитан щелкнул языком.

— Это распутство… — осуждающе сказал Маурисио Каирес.

— Должно быть, это красиво. — Араб Насиб, стоявший рядом, представил себе обнаженную дону Синьязинью в черных чулках и вздохнул.

Подробности убийства стали известны впоследствии из протоколов суда. Безусловно хороший дантист Осмундо Пиментел был столичным молодым человеком — он родился и воспитывался в Баие; оттуда он, получив диплом, и приехал в Ильеус всего несколько месяцев назад, привлеченный славой богатого и процветающего края. Устроился он неплохо. Снял бунгало на набережной и оборудовал в нем зубоврачебный кабинет, в комнате, выходящей на улицу. Прохожие могли, таким образом, видеть через широкое окно с десяти до двенадцати часов утра и с трех до шести дня новенькое, сияющее металлом кресло японского производства, а около кресла — элегантного дантиста в белоснежном халате, занятого зубами пациента. Отец дал Осмундо средства на оборудование кабинета, а также переводил в первые месяцы деньги на расходы — он был в Баие солидным торговцем, держал магазин на улице Чили. Зубоврачебный кабинет был оборудован в первой комнате, фазендейро же нашел жену в спальне, на ней, как рассказывал Ари и как стало известно из протоколов суда, были лишь «развратные черные чулки». Что же касается Осмундо Пиментел а, тот был вовсе босой, без носков какого бы то ни было цвета и вообще без всякой другой одежды, которая прикрывала бы его гордую, торжествующую молодость. Фазендейро недрогнувшей рукой выстрелил по два раза в каждого из любовников. Он стрелял на редкость метко и научился попадать в цель в ночных перестрелках на-темных дорогах.