Магия книги - Герман Гессе Страница 34

«Эксцентрическое» здесь означает не артистическое или литературное, не романтическое, не гротеск, не то, в чем писатель властен по своей воле и прихоти. Фуке со всеми его рассказами о волшебниках и феях — филистер, Тик с его невообразимо безумными выдумками — играющее дитя. Эксцентричен Гофман, ибо он не окрашивал свои сочинения тонами и звуками небывалого и сверхъестественного ради достижения художественных целей, а сам жил одновременно в двух мирах и был вполне убежден, по крайней мере временами, в реальности мира призрачного, или в нереальности того, что зримо. Такой писатель эксцентричен в истинном смысле слова: взгляд его устремлен на мир из некоего другого центра, все вещи и ценности в его поле зрения смещены. К таким писателям относится, прежде всего, Эдгар По, утонченный и меланхоличный американец, в сочинениях которого мы находим почти все оттенки эксцентрического, от вызывающего оторопь журналистского трюкачества до страстной исповеди еретика. Подлинный эксцентрик и Жюль Верн, хотя его, пожалуй, не причислишь безоговорочно к художникам слова. Однако и у него желание сдвигать границы и смотреть на мир с необычных точек зрения не менее сильно, чем у Эдгара По или Гофмана. К эксцентрикам следует отнести, далее, всех приверженцев оккультного знания, мистиков и спиритов, выразивших себя в литературе. Ближе к той грани, за которой начинается обычное писательское мировосприятие, находятся политические фантасты, авторы утопий, причем эти утопии отнюдь не стоит принимать всерьез как художественные произведения; исключение, разумеется, составляет «Гулливер» Свифта, но как раз в нем эксцентрическая форма не существенна, а представляет собой удачно найденную маску.

По существу же эксцентриков легко разделить на две большие группы — на мечтателей и фанатиков. Кто-то предается пьянству, избавляясь таким способом от забот или находя приятное забвение, а кто-то — фанатично, в безнадежной неудовлетворенности и жажде саморазрушения. Вот и среди эксцентриков есть ребяческие натуры, они блаженствуют, играя в кругу своих фантазий, и есть жестоко отчаявшиеся, для них ни один наркотик не достаточно силен, они неустанно рвутся за все пределы, ибо они не способны скромно довольствоваться малым, жить, обуздывая себя, в смиренной покорности. Первые склонны к самовлюбленности и не прочь подшутить над читателем, вторые же неумолимы в стремлении к собственной гибели.

Однако, когда мы обращаемся к литературе, этого разделения явно недостаточно. Тот и другой типы нередко совмещаются и к тому же слишком часто используют одинаковые средства. Лучше, пожалуй, отделить мыслителей от любителей игры, а философов от мастеров иронии. И тут мы открываем нехитрую и на первый взгляд ошеломляющую вещь: все без исключения фанатичные эксцентрики оказываются абсолютными идеалистами, и все они в своем творчестве исходят из чисто идеалистического учения о покрывале Майи, о недостоверности нашего чувственного восприятия. И только эти эксцентрики, философы, несмотря на богатые переливы красок и оттенков, внутренне всегда последовательны, и только ими порой создаются образы и мифы, в своей сущности родственные народной мифологии. Другие же, относясь к делу, вероятно, не менее серьезно, свои интересные истории как бы лепят из хлопьев мыльной пены. К ним относятся все технические умы, все Верны и Уэллсы; даже создавая нечто удивительное и отрадное, они все-таки остаются авторами развлекательных книжек, хоть порой и очень занятных. То, что они далеки от философии, часто, как и их наивность, проявляется в смелом оптимизме, таковы все утописты, таков и Уэллс, в своей последней книге «В дни кометы» рассказывающий о том, как человечество совершенно исправляется и очищается от пороков благодаря существенному изменению состава воздуха. Такой оптимизм отличает и технические умы, например Жюля Верна, у которого все изобретения интересны лишь до тех пор, пока они не выходят за пределы технической области. Все эти авторы фантазируют о переворотах и улучшениях, которые произойдут благодаря новым видам пороха, машинам или двигателям. Читатель зевает и думает: коли техника может сделать мир лучше, почему мы этого решительно не замечаем? Летательный аппарат и ракета на луну — это, конечно, забавные и милые вещи, однако не очень-то верится, как посмотришь на всемирную историю, чтобы благодаря им могли серьезно измениться люди и отношения между ними. Стало быть, все писатели этой вполне невинной категории принадлежат своему времени и уходят вместе с ним, так как они занимаются предметами временными и случайными.

Другие эксцентрики, философы, интересуют нас гораздо глубже, здесь почти каждая фигура — трагическая. Дело не в том, что среди них много больных людей, болезнь — это вовсе не трагедия. Здесь иное: свой дух и страсть они отдали тому, что невозможно по самой своей сути. Познание и творчество, бытие мыслителя и бытие художника — противоположности, исключающие друг друга. Проповедовать чистый идеализм, отрицать реальность видимого — и в то же время быть художником, поневоле считающимся с реальностью видимого, означает идти на жесточайшие раздоры с самим собой. Реальность чувственного восприятия, время, пространство и причинно-следственные связи явлений не должны вызывать сомнений у художника-творца, так как только они являются для него средствами выражения и убеждения. Ведь с поэтом происходит, по существу, тот же, хотя и более ярко выраженный, чему всех нас, процесс восприятия внешнего мира, и язык, коль скоро писателю он не безразличен, служит средством выражения не столько познаний, сколько понятий. Как мне описать и изобразить маленькую серую собачку, если я убежден, что это вовсе не собака, а лишь сомнительное и обманчивое создание моей головы, появившееся в результате раздражения сетчатки? Заговорив о собаках, о сером и черном цветах, о далеком и близком, я ведь уже попадаю прямиком в мир иллюзий, и без этого литературного творчества нет. Искусство есть утверждение иллюзий, если же ему вздумается их отрицать, оно само себе будет противоречить. И поэтому эти художники, все без исключения, — фигуры трагические, а их произведения нас интересуют, захватывают и трогают, ибо это отважные полеты Икара в область невозможного.