Дневник войны со свиньями - Адольфо Биой Касарес Страница 32

Ступив на крутую и шаткую лестницу, Видаль понял, что был прав: идти на чердак было унижением. Низкий потолок, вонь, грязь, перья на полу лишь усугубили его уныние. Будто в конце туннеля – чердак тянулся вдоль всего левого крыла их дома, – Видаль различил вдали огонек свечи и чернеющие в полутьме две фигуры. Видаль их узнал: Фабер и управляющий. Ползком он пробрался к ним.

– Вот идет блудный сын, – заметил Фабер. – Не хватает Больоло.

– Этот не придет, – отозвался управляющий, – он прячется у дочки обойщика. Теперь, когда папаша погиб, она принимает мужчин прямо дома.

– Он не один такой, многие прячутся у своих подружек, – сказал Фабер.

– И очень этим гордятся, – согласился управляющий. – Но ведь первым делом выясняют, кто с кем путается, вот и хватают их как миленьких.

Вероятно, управляющий и Фабер говорили так без злого умысла. Чтобы доказать им или, быть может, себе, что к нему это не относится, Видаль включился в разговор.

– Казалось, – заметил он, – что эта война со свиньями, со стариками, на время затихла, а вот теперь опять разгорелась, да еще с такой жестокостью.

– Последние судороги перед кончиной, – пояснил Фабер, чуть повизгивая, как это у него бывало. – Молодежью овладело разочарование.

– Результаты ничтожные, – поддержал его Видаль. – В этой войне ничего не происходит, одни угрозы. Я, пожалуй, не вправе так говорить, мне уже довелось побывать в нескольких переделках.

Управляющий сурово возразил:

– Хорошо вам так говорить, а ваш друг Нестор – разве его не убили? А ваш друг Джими – разве он не исчез? Дай Бог, чтобы он оказался жив.

– Молодежью овладело разочарование, – повторил Фабер. – В ближайшем будущем, если демократическое правительство удержится, старики будут хозяевами. Тут простая математика, поймите. Большинство голосов. Давайте поглядим, что нам сообщает статистика. Что смерть теперь наступает не в пятьдесят лет, а в восемьдесят, а завтра будет приходить и в сто. Прекрасно. Небольшое усилие воображения, и оба вы представите себе, какое количество стариков накапливается и каким мертвым грузом давит их мнение на руководство государственными делами. Конец диктатуре пролетариата, она должна уступить место диктатуре стариков.

Лицо Фабера постепенно мрачнело.

– О чем задумались? – спросил управляющий. – Вы чем-то огорчены?

– Честно признаюсь, – сказал Фабер, – прежде чем сюда подниматься, надо было мне заглянуть в санузел. Вы меня поняли?

– Еще бы не понять, – посочувствовал управляющий. – У меня уже давно такая же забота.

– И я тоже только об этом и думаю, – подал голос Видаль.

Они рассмеялись, стали по-братски хлопать друг друга по плечам.

– Не трогайте меня, – предупредил управляющий, – не то я поплыву.

– Осторожней со свечой, – посоветовал Фабер и придержал ее.

– Если все эти ящики загорятся, мы облегчим работу молодежи.

– Ох, не шутите!

– А если рискнуть и быстренько сбегать в санузел? – предложил Фабер.

– Это нельзя, мы подведем парней нашего дома, – заявил управляющий. – Они же сказали, будто мы ушли, а что будет, если те увидят, как мы спускаемся. Нет, нельзя.

– Тогда я впадаю в младенчество! – плача от хохота, заявил Фабер.

– Неужто здесь наверху не найдется подходящего местечка? – поинтересовался управляющий.

– Может быть, там, за последним рядом ящиков? – предположил Видаль.

– А это не над квартирой Больоло? – спросил управляющий.

– Ну уж этого я не знаю, – ответил Видаль.

– Наконец-то! – воскликнул управляющий. – Вот я и догадался, это вы в тот раз промочили ему потолок. А теперь ему промочит целое трио!

С трудом двигаясь от судорожного хохота – как ни сдерживались, он прорывался, – они на четвереньках добрались до указанного Видалем закоулка. Там и постояли минуту-другую.

– Если он не наймет лодку, утонет, – предсказал Фабер.

Направились обратно. Управляющий шепнул Видалю, кивая на Фабера:

– Старается изменить голос. А гнусавит еще сильней.

– Крякает, как утка, – кивнул Видаль.

Внезапно они притихли в тревоге: внизу поднялся шум. Слышалось шушуканье, глухие удары, будто кого-то подталкивают, и наконец громко произнесенное грязное словцо.

– Бог мой, что это там? – дрожащим гнусавым голосом спросил Фабер.

Никто ему не ответил.

Тяжелые шаги, сопровождаемые отчаянным скрипом лестницы, медленно приближались к чердаку. Когда показалась эта туша, Видаль сперва даже испугался. Он не сразу ее узнал, пока девочка не посветила фонарем: огромная, цилиндрической формы, распухшая, бронзовая, как индеец, донья Далмасия глядела на них с гневным выражением, глаза ее блуждали.

– Кто они? – спросила женщина.

– Сеньор управляющий, Фабер и Видаль, – ответила внучка.

– Трое трусишек, – с явным презрением проговорила женщина. – Детей испугались и прячутся. Знайте же, трусы, что я хотела остаться внизу. Пусть они приходят, я их всех одним ударом уложу. Но дочка велела идти наверх, свинство все это, и она еще говорит, будто я слепая.

Воцарилось молчание.

– Что там теперь происходит? – спросил Видаль.

– Она про нас забыла, играет с внучкой, – ответил Фабер.

– Не знаю, как ей доверяют ребенка, – заметил управляющий. – В настоящее время эта женщина стала мужчиной, да еще премерзким. Вот какие штуки откалывает старость.