Знак обнаженного меча - Джослин Брук Страница 32

— Хотите что-нибудь сказать? — спросил он.

Рейнард опустил голову, вдруг оказавшись не в состоянии выдержать темный испытующий взгляд мужчины, который когда-то, в каком-то другом мире, возможно, был его другом.

— Нет, сэр, — пробормотал он.

— Есть возражения против взыскания?

— Нет, сэр.

Полковник едва заметным жестом выразил удовлетворение, затем передвинул бумаги и снова поднял глаза на Рейнарда.

— Ну что ж, капрал Лэнгриш, мне жаль, что так вышло, — я вижу, что вас недавно повысили в звании, и служба ваша с зачисления была образцовой. И все же я хочу, чтобы вы себе уяснили: предъявленное вам обвинение крайне серьезно. Вы прекрасно знаете о сложности нынешней ситуации; вы должны были понять, что предписания, обязательные в настоящее время для всех званий, были введены только в силу абсолютной необходимости. Я знаю, что эти предписания стали действительно тяжким испытанием — я вполне это понимаю. Но боюсь, что это абсолютно неизбежно. Мы все сейчас в одной лодке и, хочешь не хочешь, приходится с этим смириться; а моя работа — следить, чтобы предписания выполнялись.

Наступила пауза; потом, с заметно более строгой интонацией, голос продолжил:

— В вашем случае, Лэнгриш, я склонен проявить гораздо меньшую суровость, чем ситуация того заслуживает. Могу сказать, что мы уполномочены применять предписания вплоть до границ возможного — а это понятие весьма растяжимое. Однако в данном случае, учитывая вашу карточку взысканий и поощрений, а также то, что это ваше первое нарушение, я налагаю минимальное взыскание, дозволяемое Актом.

Снова наступила пауза; следующие слова, когда они раздались, были произнесены так торопливо и таким тихим голосом, что Рейнард едва их расслышал:

— …сто ударов плетью и четырнадцать дней «полевого взыскания» [15].

— Подсудимый, конвой, смирно! Нале-во! Шагом 'арш!

После спокойной, ровной интонации полковника резкий голос уоррент-офицера заставил Рейнарда внезапно осознать окружающее. Следуя за конвоиром, он повернулся и строевым шагом вышел из кабинета; через несколько минут он уже снова неловко карабкался в кузов полуторки. Грузовик тронулся с места и тряско двинулся вперед. В полутьме Рейнард услышал голос конвоира:

— …в дисциплинарные казармы тебя не пошлют — там уже и так народу полно… Будешь отбывать наказание в части… Повезло тебе, парень, — большинству ребят вкатывали по сто восемьдесят дней и по двести ударов…

Грузовик, раскачиваясь, катил вперед — движущийся мирок темноты в беспредельной и еще более глубокой тьме души.

Но вот закончилась эта долгая, как вечность, поездка; подконвойный и конвоир, оглушенные и уставшие от тряски, вывалились из грузовика на пустырь перед караулкой. Спрыгивая, Рейнард, с неадекватно острым для ситуации восприятием, заметил у своих ног примятый кустик: молодые, похожие на кружево листья растения, называемого робертова герань. В сознании у него вспыхнуло краткое, неуловимое воспоминание: темнота и деревья, растущий круг, внезапная боязнь распада.

Начальник караула, в сопровождении капрала, выступил вперед.

— Так, — рявкнул он. — В караулку, живо. — Ухмылка нескрываемого удовольствия преобразила его грубое обрюзгшее лицо, а голос звучал так, будто он встречал долгожданного гостя.

В следующие минуты Рейнард словно бы пережил яркую и мучительную галлюцинацию. Мимолетный образ кустика робертовой герани отпечатался в его сознании с особой ясностью, чудясь более реальным, чем события, происходившие в это время на самом деле. Он смутно сознавал, что зашел в караулку, а следом за ним — начкар, непрерывно и отрывисто ревевший ему в ухо команды, которым Рейнард повиновался с исполнительностью автомата.

— На месте шагом марш! Бегом марш! Бегом марш, я сказал! Ты, что, в жопу, оглох? Ладно, капрал — пускай так в камеры и марширует… Итит твою, тоже мне армия Фреда Карно [16]— на таких остолопов тут насмотришься, прям как, е-мое, из детсада. Итит твою, у меня-то не забалуешь — я-то уж покажу кой-кому из этих, каково оно быть солдатом. Эй, ты, — «бегом» я сказал! Ты чего это мне тут выделываешь, чечеточник хренов?

Рейнарда, все еще маршировавшего беглым шагом, отконвоировали в камеру в прилегающем здании. Вскоре опять явился начкар.

— Снять китель! — заорал он.

Рейнард неловко стянул с себя китель.

— Ты, на месте шагом марш! Никто команду не отменял! Бегом марш!

Китель перекочевал к капралу и рядовому — те опустошили его карманы и выложили на нары личные вещи Рейнарда.

— Снять обувь! — проревел грубый голос. — Живей давай — некогда нам с тобой тут валандаться… Капрал, проверь, не спрятал он там чего… Так, носки снимай — и штаны. Ты слышал, что я сказал, мудак? Трусы снимай, быстро — некого тебе тут стесняться, шлюшки на тебя глазеть не будут. Так, шаг на месте обозначил: беглым шагом, я сказал — ты, что, глухой? Левой-правой, левой-правой!.. Капрал, вытащи у него все из карманов… Левой-правой, левой-правой… Рубашку снять!.. Я сказал, обозначить шаг! Левой-правой, левой-правой, левой-правой!

С пунцовым от стыда лицом, задыхаясь от изнеможения, Рейнард с грехом пополам стащил с себя одежду, одновременно пытаясь неловко «обозначить» шаг на месте под окрики начкара. Под конец он остался раздетым, все еще чеканя шаг босыми ногами по бетонному полу, между тем как капрал и рядовой обыскивали его карманы и подкладку кителя и брюк, проверяя, нет ли там контрабанды. Действовали они не торопясь; так же, несмотря на изображаемую спешку, вел себя и начкар. Широко расставив ноги, он, полный самодовольства, стоял посреди камеры и пялился на Рейнарда с широкой торжествующей ухмылкой.

— Эй ты! — взревел он. — Не спать! Ничего, тебе полезно — в кои-то веки солдатской выучки наберешься. Во красавчик-то, а? (Тут он повернулся к двум остальным.) Ничего не скажешь — лакомый кусочек высший класс. Гляньте, какая кожа — красивая да гладкая, совсем как у гребаной шлюхи; ах, жалко — придется нам ее попортить! — заорал он, обернувшись к Рейнарду и шагнув в его сторону.