Труженики моря - Виктор Гюго Страница 31

Соломы на всех не хватало. Многие сваливались от усталости на голые камни и просыпались с затекшими членами.

Колодец без крышки был ничем не защищен, грязный, несмотря на то что глубина в нем достигала тридцати футов. В него свободно попадала и дождевая вода, и нечистоты со всего двора. Подле него стояло ведро. Томимые жаждой могли утолить ее; а кому надоела жизнь – утопиться. Не все ли равно, где спать – в навозе или на дне колодца. В 1819 году в колодце нашли труп четырнадцатилетнего мальчика.

Чтобы не подвергаться в этом доме опасности, нужно было быть «своим человеком». На посторонних смотрели косо.

Был ли знаком между собой этот люд? Нет. Но они чутьем узнавали друг друга.

Хозяйка дома, молодая, довольно красивая женщина, носила чепец с лентами, иногда она мылась водой из колодца. У нее была деревянная нога.

На рассвете двор пустел – обитатели расходились.

Во дворе жили петух и несколько кур, целыми днями клевавших навоз. Двор пересекала прямая перекладина на деревянных столбиках, напоминавшая виселицу. Часто после дождя на этом бревне сушилось измазанное мокрое шелковое платье, принадлежавшее женщине с деревянной ногой.

Над сараем возвышался такой же подковообразный этаж, а над ним – чердак. Наверх вела гнилая деревянная лестница, проходившая через отверстие в потолке сарая; когда хромая хозяйка поднималась по лестнице, она скрипела и шаталась.

Временные обитатели, останавливавшиеся здесь на день или неделю, жили во дворе; постоянные – наверху.

Окна без рам, наличники без дверей, дымоходы без печей. Из одной комнаты в другую можно было попасть через четырехугольное отверстие для двери или треугольное, пробитое когда-то для предполагавшейся перегородки, – безразлично. Осыпавшаяся штукатурка покрывала полы. Дом держался каким-то чудом. Ветер свободно разгуливал в нем. По лестнице приходилось взбираться с большим трудом – настолько она была расшатана. Зимний холод проникал в дом, как вода проникает в губку. Все заросло густой паутиной. Никакой мебели, по углам – тюфяки, через распоротые чехлы которых виднеется больше трухи, чем соломы. Повсюду разбросаны кружки и миски для всякой надобности. В доме всегда был отвратительный, спертый воздух.

Из окон виден двор, сверху напоминающий телегу мусорщика. Все, находившееся во дворе, включая людей, копошившихся там, гнило, ржавело и разлагалось. Обломки развалившихся стен и человеческих жизней дополняли друг друга.

Кроме кочующего состава ночлежников, в доме жило три постоянных обитателя: угольщик, тряпичник и человек, делавший золото. Угольщик и тряпичник занимали тюфяки в комнатах первого этажа. Добыватель золота, «химик», как его здесь звали, жил на чердаке. Никто не знал, где спит сама хозяйка.

Химик, кроме того, был поэтом. Его маленькая комнатка с узким оконцем и большим очагом из кирпичей, в котором гудел ветер, располагалась под самой черепичной крышей. В оконце не было рамы, и он заменил ее кусками расправленного железного обруча, найденного им среди обломков какого-то судна. Отверстие забил куском толя, пропускающим мало света и не защищающим от холода.

Угольщик время от времени платил хозяйке мешком угля, тряпичник каждую неделю приносил ей меру зерна для кур, а добыватель золота не платил ничего. Он понемногу уничтожал в своей комнате все деревянные части, отрывая то от стены, то от крыши деревянную планку для того, чтобы развести огонь под своим тиглем, в котором «варил» золото.

Стену над тюфяком, на котором спал тряпичник, украшали две колонки цифр, написанных мелом, тряпичник время от времени стирал их: в одной преобладала цифра 3, в другой – 5. Это означало, что иногда ему удавалось продавать мешок тряпья по три, иногда по пять сантимов. Химик пользовался для своих опытов старой, сломанной посудиной, в которой пытался соединить все элементы золота. Он был весь поглощен этим делом. Иногда во дворе разговаривал с босяками, смеявшимися над ним. Но он говорил: «Эти люди полны предрассудков». Он твердо решил перед смертью обогатить науку открытием философского камня. Его печурка пожирала много дров. Перила лестницы уже давно были сожжены, а он все продолжал сжигать дом на медленном огне. Хозяйка говорила ему: «Вы скоро оставите мне одни стены». Но он обезоруживал ее, слагая в честь этой дамы стихи.

Такова была Жакрессарда.

В доме имелся и слуга. Это был не то ребенок, не то карлик, в возрасте от двенадцати до шестидесяти лет, с вечной метлой в руках.

Обитатели дома проникали в жилище через дверь в наружной стене, но посетители входили через лавку.

Что же это за лавка?

В высокой стене, выходившей на улицу, справа от входа во двор, было пробито отверстие, служившее одновременно и дверью, и окном со ставнями и задвижками. Это было единственное отверстие во всем доме, которое имело раму и стекла. За этим входом располагалась маленькая комната, отгороженная от общего сарая. На двери кто-то сделал надпись углем: «Здесь имеются редкости». На трех полках застекленной этажерки было расставлено несколько фаянсовых кувшинов, китайский зонтик, расписанный красками, изорванный и незакрывающийся, бесформенные железные обломки, мужские и дамские шляпы без дна, три-четыре раковины, костяные и медные пуговицы, табакерка с портретом Марии-Антуанетты и потрепанная «Алгебра» Буабертрана. Таковы были «редкости». Через заднюю дверь лавка сообщалась с двором. В ней стояли стол и скамья, а женщина с деревянной ногой была продавщицей.