Робинзон Крузо - Даниэль Дефо Страница 31

Робинзон пытается покинуть свой остров

До последнего года моего пребывания на острове я так и не узнал, спасся ли кто-нибудь с погибшего корабля.

Через несколько дней после кораблекрушения я нашёл на берегу, против того места, где разбился корабль, тело утонувшего юнги. Я глядел на него с искренней печалью. У него было такое милое, простодушное молодое лицо! Быть может, если бы он был жив, я полюбил бы его и жизнь моя стала бы гораздо счастливее.

Но не следует сокрушаться о том, чего всё равно не воротишь. Я долго бродил по прибрежью, потом снова подошёл к утопленнику. На нём были короткие холщовые штаны, синяя холщовая рубаха и матросская куртка. Ни по каким признакам нельзя было определить, какова его национальность: в карманах у него я не нашёл ничего, кроме двух золотых монет да трубки. Буря утихла, и мне очень хотелось взять лодку и добраться в ней до корабля. Я не сомневался, что найду там немало полезных вещей, которые могут мне пригодиться. Но не только это прельщало меня: больше всего меня волновала надежда, что, может быть, на корабле осталось какое-нибудь живое существо, которое я могу спасти от смерти.

«И если я спасу его, — говорил я себе, — моя жизнь станет гораздо светлее и радостнее».

Эта мысль овладела всем моим сердцем: я чувствовал, что ни днём ни ночью не буду знать покоя, пока не побываю на разбившемся судне. И я сказал себе:

«Будь что будет, а я попробую добраться туда. Чего бы это мне ни стоило, я должен отправиться в море, если не хочу, чтобы меня замучила совесть».

С этим решением я поспешил вернуться к себе в крепость и стал готовиться к трудной и опасной поездке.

Я взял хлеба, большой кувшин пресной воды, бутылку рома, корзину с изюмом и компас. Взвалив себе на плечи всю эту драгоценную кладь, я отправился к тому берегу, где стояла моя лодка. Вычерпав из неё воду, я сложил в неё вещи и вернулся за новым грузом. На этот раз я захватил с собой большой мешок риса, второй кувшин пресной воды, десятка два небольших ячменных лепёшек, бутылку козьего молока, кусок сыру и зонтик. Всё это я с великим трудом перетащил в лодку и отчалил. Сперва я пошёл на вёслах и держался возможно ближе к берегу. Когда я достиг северо-восточной оконечности острова и нужно было поднять парус, чтобы пуститься в открытое море, я остановился в нерешительности.

«Идти или нет?.. Рисковать или нет?» — спрашивал я себя.

Я взглянул на быструю струю морского течения, огибавшего остров, вспомнил, какой страшной опасности я подвергался во время своей первой поездки, и понемногу решимость моя ослабела. Тут сталкивались оба течения, и я видел, что, в какое бы течение я ни попал, любое из них унесёт меня далеко в открытое море.

«Ведь лодка моя так мала, — говорил я себе, — что, стоит подняться свежему ветру, её сейчас же захлестнёт волной, и тогда гибель моя неизбежна».

Под влиянием этих мыслей я совсем оробел и уже готов был отказаться от своего предприятия. Я вошёл в небольшую бухточку, причалил к берегу, сел на пригорок и глубоко задумался, не зная, что делать.

Но вскоре начался прилив, и я увидел, что дело обстоит совсем не так плохо: оказалось, что течение отлива идёт от южной стороны острова, а течение прилива — от северной, так что если я, возвращаясь с разбитого судна, буду держать курс к северному берегу острова, то останусь цел и невредим.

Значит, бояться было нечего. Я снова воспрянул духом и решил завтра чуть свет выйти в море.

Наступила ночь. Я переночевал в лодке, укрывшись матросским бушлатом, а наутро пустился в путь.

Сначала я взял курс в открытое море, прямо на север, пока не попал в струю течения, направлявшегося на восток. Меня понесло очень быстро, и менее чем через два часа я добрался до корабля.

Мрачное зрелище предстало перед моими глазами: корабль (очевидно, испанский) застрял носом между двумя утёсами. Корма была снесена; уцелела только носовая часть. И грот-мачта и фок-мачта были срублены.

Когда я подошёл к борту, на палубе показалась собака. Увидев меня, она принялась выть и визжать, а когда я позвал её, спрыгнула в воду и подплыла ко мне. Я взял её в лодку. Она умирала от голода и жажды. Я дал ей кусок хлеба, и она набросилась на него, как изголодавшийся в снежную зиму волк. Когда собака насытилась, я дал ей немного воды, и она стала так жадно лакать, что, наверное, лопнула бы, если бы дать ей волю.

Затем я взошёл на корабль. Первое, что я увидел, были два трупа; они лежали в рубке, крепко сцепившись руками. По всей вероятности, когда корабль наскочил на утёс, его всё время обдавало громадными волнами, так как была сильная буря, и эти два человека, боясь, чтобы их не смыло за борт, ухватились друг за Друга, да так и захлебнулись. Волны были такие высокие и так часто перехлёстывали через палубу, что корабль, в сущности, всё время находился под водой, и те, кого не смыла волна, захлебнулись в каютах и в кубрике.

Кроме собаки, на корабле не осталось ни одного живого существа.

Большую часть вещей, очевидно, тоже унесло в море, а те, что остались, подмокли. Правда, стояли в трюме какие-то бочки с вином или с водкой, но они были так велики, что я не пытался их сдвинуть.

Было там ещё несколько сундуков, которые, должно быть, принадлежали матросам; два сундука я отнёс в лодку, даже не попытавшись открыть их. Если бы вместо носовой части уцелела корма, мне, наверное, досталось бы много добра, потому что даже в этих двух сундуках я впоследствии обнаружил кое-какие ценные вещи. Корабль, очевидно, был очень богатый.

Кроме сундуков, я нашёл на корабле бочонок с каким-то спиртным напитком. В бочонке было не меньше двадцати галлонов, и мне стоило большого труда перетащить его в лодку. В каюте я нашёл несколько ружей и большую пороховницу, а в ней фунта четыре пороху. Ружья я оставил, так как они были мне не нужны, а порох взял. Взял я также лопаточку и щипцы для угля, в которых чрезвычайно нуждался. Взял два медных котелка и медный кофейник.