Город Ильеус - Жоржи Амаду Страница 31

Варапау срезает плоды какао и думает о терно. Он пригласит Флориндо, пригласит Капи, Ранульфо, пригласит Астерио, у него ведь есть жена и две дочери. Правда, они ещё совсем девочки, старшей всего только двенадцать лет, но что ж такого? Девочки и их мать — вот уже три женщины, а три женщины на празднике работников плантаций — это очень много. Основная трудность как раз в этом: где достать побольше женщин для праздничной процессии. Те, у кого есть жена или подруга, ни за что не позволят ей участвовать в терно, будут бояться, как бы её кто другой не увел. Здесь, в этих землях, в фазендах какао, женщина — это редкая драгоценность. Мало их, а те немногие, что есть, работают на плантациях, помогают мужьям. Они разрезают ножом собранные мужчинами плоды, а дети — совсем еще малыши! — собирают какао в большие кучи. Дети зарабатывают жалкие гроши, они совсем голые, животы у них вздутые, огромные, как у беременных женщин, лица опухшие. Это от земли, которую они едят, вкусной земли, часто заменяющей им пищу. И все они — негры, белые, мулаты — одного и того же цвета, желтые, как листья деревьев какао. Пройдет несколько лет — и они будут такими же работниками на плантациях, как Варапау или Флориндо, другого пути для них нет. Лица их, желтые от съеденной земли, станут ещё желтее от лихорадки. Это если они не умрут раньше, от дизентерии или тифа. Много детей умирают в фазендах; ангелочки божьи — называет их дона Аурисидия, супруга Манеки Дантаса, очень набожная сеньора. Она говорит, что на небе все дети превращаются в ангелочков, с крылышками, как у колибри. А те, которые не превращаются в ангелочков, превращаются в работников плантаций, и полуденное солнце, как бич, обжигает им спину. Голос надсмотрщика приказывает работать поживей, нельзя красть хозяйские деньги, они на земле не валяются. Варапау слышит приказание и старается работать поживей; плоды падают с деревьев, дети подбегают и уносят их, женщины разрезают их коротким ударом ножа. Иногда одна из них ранит себе руку и смачивает рану соком какао. Шрам затягивается, работу нельзя оставить ни на минуту; не воруй хозяйских денег, женщина, они на земле не валяются…

Под песню Флориндо легче работать, в голосе его звенит смутная, далекая надежда:

Будет земля и у нас,

мы какао посадим на ней

(не плачь, мулатка, не плачь!)…

Ах, только б настал поскорей,

ах, только б настал этот час!

В полдень, когда они прекратили работу, чтоб поесть, Варапау сказал Капи и Флориндо про терно.

— Вот будет здорово!

Они принялись обсуждать идею Варапау, строить планы. Негр Флориндо радостно смеялся: терно… Капи спросил: это будет пастушеская процессия или «бумба-меу-бой»? [14]Он вспомнил, как когда-то давно, в другом городе, далеко отсюда ещё мальчишкой, он выступал в терно «Царей волхвов» в роли Ирода («О царь Ирод», — пели пастушки в своей песне). Весёлые были дни, давно уж не приходилось Капи вспоминать о тех днях! Но где же найти женщин, красивых и свободных девушек, чтоб устроить пастушеский терно?

Однако долго разговаривать не было времени. Им надо было вернуться к работе и как можно скорее. Надсмотрщик выкрикивает их имена: за работу! И работа продолжается до тех пор, пока не заходит солнце. Когда спускаются сумерки, они возвращаются домой. Ребятишки бегут бегом, как только у них ещё хватает сил бежать? Вот женщины, те идут совсем измученные, вялые, молчаливые. Даже нельзя назвать эти существа женщинами. Кто видел когда-нибудь городских женщин (а Варапау видел) — накрашенных, надушенных, разодетых, красивых, словно созданных для любви, тот никогда не поверит, что эти негритянки и мулатки, возвращающиеся с плантаций задыхаясь от усталости, эти существа в грязных лохмотьях — тоже женщины. Они — обломки человека, но, какие бы они ни были, они спят со своими мужьями, целуются и рожают детей, которые потом будут есть землю…

Но в этот вечер, дома, Варапау, Капи и Флориндо ни о чём другом не могут думать, кроме терно. Терно «Царей волхвов»… На праздниках, в январе. Негр Флориндо смеётся звонко и радостно…

Ещё по дороге они говорили о терно. Этих разговоров им хватит до нового урожая. Планы, разговоры, задачи, которые предстоит разрешить. Капи — за пастушескую пляску, Ранульфо предпочитает «бумба-меу-бой». Только Флориндо не имеет на этот счёт своего мнения, для него всё едино, всё хорошо, всё весело. И негр смеётся своим звонким, чистым смехом.

А потом наступает ночь, тяжкая и короткая. Они едят вяленое мясо и кашу из маниоковой муки, запивая глотком кофе. У некоторых (таких очень мало) есть женщины. Эти женщины похожи на грязные тряпки, у них отвислые груди, дряблые животы, лица у них уродливые, ноги грязные, израненные, от них плохо пахнет. И всё-таки это женщины! А их здесь так мало, и это такое счастье иметь женщину, с которой можно спать! Редки вздохи любви в глинобитных домах работников плантаций. И часты преступления из-за любви, убийства из-за женщин, — каждое такое существо, похожее на грязную тряпку, драгоценнее самой прекрасной женщины из самого большого города в мире. Никогда ни одну женщину не желали так страстно, как желали этих негритянок и мулаток с усталыми лицами, с ногами, покрытыми липким соком какао, с мозолистыми руками, с отвислой грудью! Мужчина, у которого есть женщина, должен быть храбрым, чтоб защищать ее ножом и винтовкой от покушений других мужчин, которые не находят покоя по ночам на своих одиноких постелях. Тяжкая ночь, короткая и печальная, ночь работников какаовых плантаций…

Но для Варапау, Капи и Флориндо эта ночь не была печальной. Когда Капи спрятал гитару, а Флориндо перестал петь и на площадке перед домом настала тишина, когда погас красный свет коптилки, каждый из них предался своим мыслям, воображая себе терно «Царей волхвов». Праздничная процессия выйдет в Новый год и пойдёт по фазендам, по господским домам. И снова выйдет в праздник волхвов, накануне и в самый день праздника. Она осветит своими весёлыми, бесхитростными фонариками плантации какао и жизнь работников этих плантаций. Ночью, лежа на нарах, Капи спросил Варапау:

— А какое название мы дадим нашему терно?

И правда, какое название? Вопрос Капи прервал размышления Варапау. Надо придумать название, никогда ещё не бывало терно без названия. Варапау вспомнил пастушеские пляски, которые видел в других землях, праздничные процессии «Царей волхвов» в городах Севера. Вспомнил название терно в Аракажу, в Жоазейро. Название… Это не так-то просто… Разве что назвать именем фазенды? «Терно да Тараранга»… Даже красиво. Но вдруг он вспомнил, что как-то раз на улицах Мароима видел «Терно совершенной любви». «Совершенная любовь…» — вот это здорово! Правда, если назвать именем фазенды, то это даст кое-какие преимущества. Может быть, полковник Фредерико раскошелится. Десять или двадцать монет пригодятся. Назвать именем фазенды, пожалуй, выгоднее.

— Ведь мы назвали его «Терно да Тараранга», полковник… Именем фазенды…

Но «Совершенная любовь» — это так красиво… Если бы Роза узнала, она, наверно, осталась бы довольна. Воспоминание о Розе смущало покой одиноких ночей мулата Варапау. Циник и гуляка, он слыл донжуаном среди прислуг, нянек и кухарок в разных городах. Он, как никто, умел шепнуть нужное словечко в нужный момент, знал, как завоевать чувствительное сердце какой-нибудь няньки, и скоро приобрел неограниченную власть над молоденькими служанками города Ильеуса. И вдруг появилась Роза. Появилась совершенно неизвестно откуда, со своими пёстрыми платьями. Она была похожа на цыганку — широкоскулая, глаза с косинкой, длинные распущенные волосы. Это были месяцы любви где-нибудь на пристани, в пустых лодках, на вокзале. Роза жила на холме Конкиста, но никогда не удавалось Варапау добиться от неё, где точно. Роза очень много врала: то выходило, что она замужем, то она оказывалась дочерью жестоких родителей, которые её обижали, то она утверждала, что служит у одних очень богатых людей. Нельзя было верить ничему из того, что она говорила, не существовало в целом мире другой такой вруньи, как эта Роза. Иногда она вдруг пропадала куда-то, и дня три-четыре о ней не было ни слуху ни духу. Варапау совершенно сходил с ума в эти дни, бегал по всему городу, искал её. Стучался, во все дома, где она могла служить, судя по её рассказам.