Взор синих глаз - Томас Гарди Страница 31

Стефан возвращался к пасторскому дому по лугам, тем же путем, каким пришел, и повсюду его сопровождало нежное музыкальное журчание воды, что струилась через маленькие запруды под робким светом луны, и всюду лежала свежая роса. То было время, когда простой взгляд на окружающий пейзаж становился созерцанием, а созерцание приносило покой. Однако Стефан едва ли был в достаточной мере философом, чтобы извлечь выгоду из подобного дара матери-природы. Его характер составляли очень простые черты; он обладал душевным складом того рода, какой редко встречается в весеннюю пору цивилизации, в то время как непрестанно множится, когда нация становится старше, индивидуальность блекнет, а образование получает повсеместное распространение – таким образом, его ум обладал необыкновенной восприимчивой силою, но у него отсутствовала творческая жилка гения. Быстро усваивая любой род знаний, что попадались на его пути, и обладая пластическим умением приспосабливаться, что более свойственно женщинам, чем мужчинам, он менял окраску, как хамелеон, если оказывался в обществе, что было рангом повыше и где от него требовалось более искусное притворство. Он не мог похвалиться оригинальными идеями, и тем не менее едва ли нашлась бы такая идея, коей он после необходимой тренировки не сумел бы придать достойного обрамления.

Этой ночью он не замечал ничего вокруг, целиком погрузившись в свои переживания; а то, что он видел в своей душе, была смертельная усталость. Его намеренья жениться на Эльфриде, пусть даже немного поспешные, меж тем показались бы беспристрастному наблюдателю весьма далекими от абсурда – ведь стоит помнить о том, как обычно заключаются браки, – если только не назвать абсурдным препятствием выпавшее на долю случайное соседство родовитой семьи невесты и родителей жениха, людей честных, но незнатных, и счесть это фактом, мешающим влюбленным соединиться.

Часы пробили одиннадцать, когда он вошел в пасторский дом. Эльфрида ждала его, сидя в неподвижности, и едва ли сделала хоть одно движение с тех пор, как он ушел. Прежде чем она молвила ему хоть слово, она успела увидеть, как он и ее отец прошли в рабочий кабинет последнего. Она поняла, что он каким-то образом все же получил тот разговор тет-а-тет, которого добивался.

В то время пока Стефан отсутствовал, нервические головные боли стали донимать чувствительную девушку, и ей не оставалось ничего другого, кроме как подняться наверх, в свою комнату. Вместо того чтобы прилечь, она вновь сидела в темноте, не закрывая двери, и с бьющимся сердцем прислушиваясь к каждому звуку, что доносился снизу. Слуги легли спать. Наконец она услышала, как двое мужчин вышли из рабочего кабинета и направились в столовую, где накрытый ужин был оставлен более часа назад. Дверь туда оставили открытой, и она поняла, что в любом случае ужин у них протекает таким образом, что отец и ее возлюбленный не обменялись ни единым замечанием, исключая такие банальности, как ремарки по поводу огурцов да дынь, о свойственной им полезности и способах выращивания, а в остальном их разговор проходил в жестких и формальных рамках. Это сулило неудачу.

Вскоре после ужина Стефан поднялся наверх, к себе в комнату, и почти тотчас же его примеру последовал ее отец, который удалился на ночной отдых. Не собираясь зажигать свет, она сняла с себя часть одежды и присела на кровать, да некоторое время, возможно целый час, так и провела – сидя на кровати, погруженная в мучительные мысли. Затем, собираясь закрыть дверь до того, как разденется до конца, она вдруг заметила полоску света, сиявшую из-под чьей-то двери. Но дверь в комнату ее отца закрыта, и слышно, как он размеренно сопит во сне. Свет шел из комнаты Стефана, и осторожные шорохи, которые долетали оттуда, яснее ясного говорили о том, чем он занят. В идеальной тишине, что царила в доме, она отлично услышала, как закрылась крышка и щелкнул замок – он закрыл шляпную коробку. Затем послышались звук стягивания чего-то ремнем и щелчок другого замка – он закрыл свой чемодан. С утроившимся дурным предчувствием она потихоньку отворила дверь и направилась к его комнате. Одно ощущение наполняло ее, доводя до отчаяния. Стефан, ее молодой красавец, ее ненаглядный, покидал ее, и она не сможет больше видеться с ним открыто, только тайком и в печали, а возможно, они расстаются навсегда. Она никак не могла больше ждать наступления утра, как запланировала ранее, чтобы узнать, о чем тот договорился с ее отцом. Набросив на себя пеньюар, она легонько постучала в его дверь и прошептала: «Стефан!» Тот немедленно отозвался, открыл дверь своей комнаты и вышел к ней.

– Скажи: можем ли мы надеяться?

Он отвечал встревоженным шепотом, и слезы навернулись ему на глаза, но он не пролил ни одной.

– Я должен не сметь и думать о такой абсурдной вещи, – вот что он сказал. – И я уезжаю утром. Мне следовало позвать тебя, чтобы попрощаться.

– Но он не сказал тебе, чтоб ты уезжал… ох, Стефан, он же не сказал тебе этого?

– Нет, словами он этого не сказал. Но я не могу здесь оставаться.

– Ох, не уезжай, не уезжай! Пойдем со мною и давай поговорим. Давай спустимся на несколько минут вниз, в гостиную, иначе здесь он нас услышит.

Она повела его за собой на нижний этаж, держа в руке зажженную свечу, и казалась неестественно высокой и тонкой в длинном пеньюаре цвета голубиного оперения, что был на ней надет. Она не медлила и не предавалась размышлениям о том, насколько в подобных обстоятельствах была пристойна и их полночная беседа. Она думала лишь одно: положено начало трагедии ее жизни – и едва ль не впервые открыла, что у ее житья на белом свете есть мрачная сторона, тень которой теперь заволокла все и в коей растворились нежные полутона привычек и формальностей. Эльфрида тихо открыла дверь гостиной, и они вошли внутрь. Когда она поставила свечу на стол, он заключил ее в объятия, осушил ее слезы носовым платком и поцеловал глаза.

– Стефан, все кончено, миновали дни нашей счастливой любви, и больше не стало для нас надежды!

– Я сколочу состояние и приеду к тебе и женюсь на тебе. Да, так я и сделаю!

– Папа не захочет даже слушать об этом – никогда-никогда-никогда! Ты его не знаешь. Я-то знаю. Он или слепо восхищается чем-то, или слепо предубежден против этого. Аргументы бессильны против этих двух чувств.

– Нет, я не хочу так о нем думать, – сказал Стефан. – Если через время я предстану перед ним человеком, который сделал себе имя, он примет меня – я знаю, что примет. Не настолько он зол.

– Нет, он не злой. Но ты говоришь «через время» так, будто это будет быстро. Для тебя, живущего среди суеты и треволнений, это, возможно, будет сравнительно короткий срок; но для меня… ох, его истинная длина утроится! Каждое лето будет тянуться год, осень – год, зима – год! О Стефан! И ты можешь забыть меня!

Ее могут забыть – вот что всегда было и будет настоящим жалом, что ранит сердце любящей женщины. Это замечание пробудило в Стефане тот же страх.

– Тебя тоже могут убедить отказаться от меня, когда с течением времени мой образ поблекнет в твоей памяти. Ибо, запомни, отныне мы должны хранить нашу любовь в тайне; больше не будет никаких моих долгих визитов, чтобы поддержать тебя. Отныне обстоятельства всегда будут за то, чтоб изгладить мой образ из твоего сердца.