Преступление и наказание - Федор Достоевский Страница 3

Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежалвсякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-топотянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с темощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от целого месяца этойсосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минутухотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы то ни было, и,несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь враспивочной.

Хозяин заведения был в другой комнате, но часто входил вглавную, спускаясь в нее откуда-то по ступенькам, причем прежде всеговыказывались его щегольские смазные сапоги с большими красными отворотами. Онбыл в поддевке и в страшно засаленном черном атласном жилете, без галстука, авсе лицо его было как будто смазано маслом, точно железный замóк. Застойкой находился мальчишка лет четырнадцати, и был другой мальчишка моложе,который подавал, если что спрашивали. Стояли крошеные огурцы, черные сухари ирезанная кусочками рыба; все это очень дурно пахло. Было душно, так что былодаже нестерпимо сидеть, и все до того было пропитано винным запахом, что, кажется,от одного этого воздуха можно было в пять минут сделаться пьяным.

Бывают иные встречи, совершенно даже с незнакомыми намлюдьми, которыми мы начинаем интересоваться с первого взгляда, как-то вдруг,внезапно, прежде чем скажем слово. Такое точно впечатление произвел наРаскольникова тот гость, который сидел поодаль и походил на отставногочиновника. Молодой человек несколько раз припоминал потом это первоевпечатление и даже приписывал его предчувствию. Он беспрерывно взглядывал начиновника, конечно, и потому еще, что и сам тот упорно смотрел на него, и виднобыло, что тому очень хотелось начать разговор. На остальных же, бывших враспивочной, не исключая и хозяина, чиновник смотрел как-то привычно и даже соскукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого высокомерного пренебрежения, какбы на людей низшего положения и развития, с которыми нечего ему говорить. Этобыл человек лет уже за пятьдесят, среднего роста и плотного сложения, спроседью и с большою лысиной, с отекшим от постоянного пьянства желтым, дажезеленоватым лицом и с припухшими веками, из-за которых сияли крошечные, какщелочки, но одушевленные красноватые глазки. Но что-то было в нем оченьстранное; во взгляде его светилась как будто даже восторженность, – пожалуй,был и смысл и ум, – но в то же время мелькало как будто и безумие. Одет он былв старый, совершенно оборванный черный фрак, с осыпавшимися пуговицами. Однатолько еще держалась кое-как и на нее-то он и застегивался, видимо желая неудаляться приличий. Из-под нанкового [6] жилета торчала манишка, вся скомканная,запачканная и залитая. Лицо было выбрито, по-чиновничьи, но давно уже, так чтоуже густо начала выступать сизая щетина. Да и в ухватках его действительно былочто-то солидно-чиновничье. Но он был в беспокойстве, ерошил волосы и подпиралиногда, в тоске, обеими руками голову, положа продранные локти на залитый илипкий стол. Наконец он прямо посмотрел на Раскольникова и громко и твердопроговорил:

– А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам сразговором приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность мояотличает в вас человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегдауважал образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме того,состою титулярным советником. Мармеладов – такая фамилия; титулярный советник.Осмелюсь узнать: служить изволили?

– Нет, учусь… – отвечал молодой человек, отчасти удивленныйи особенным витиеватым тоном речи, и тем, что так прямо, в упор, обратились кнему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни было сообществас людьми, он при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутилсвое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужомулицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.

– Студент, стало быть, или бывший студент! – вскричалчиновник, – так я и думал! Опыт, милостивый государь, неоднократный опыт! – и взнак похвальбы он приложил палец ко лбу. – Были студентом или происходилиученую часть! А позвольте… – Он привстал, покачнулся, захватил свою посудинку,стаканчик, и подсел к молодому человеку, несколько от него наискось. Он былхмелен, но говорил речисто и бойко, изредка только местами сбиваясь немного изатягивая речь. С какою-то даже жадностию накинулся он на Раскольникова, точноцелый месяц тоже ни с кем не говорил.

– Милостивый государь, – начал он почти с торжественностию,– бедность не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и этотем паче. Но нищета, милостивый государь, нищета – порок-с. В бедности вы ещесохраняете свое благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто. Занищету даже и не палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой,чтобы тем оскорбительнее было; и справедливо, ибо в нищете я первый сам готовоскорблять себя. И отсюда питейное! Милостивый государь, месяц назад томусупругу мою избил господин Лебезятников, а супруга моя не то что я!Понимаете-с? Позвольте еще вас спросить, так, хотя бы в виде простоголюбопытства: изволили вы ночевать на Неве, на сенных барках?

– Нет, не случалось, – отвечал Раскольников. – Это чтотакое?

– Ну-с, а я оттуда, и уже пятую ночь-с…

Он налил стаканчик, выпил и задумался. Действительно, на егоплатье и даже в волосах кое-где виднелись прилипшие былинки сена. Оченьвероятно было, что он пять дней не раздевался и не умывался. Особенно руки былигрязные, жирные, красные, с черными ногтями.