Большие деньги - Джон Дос Пассос Страница 29

Когда парню исполнилось семнадцать, он покинул тот клочок земли, на котором работала его родня. Чемодан собран. Лошади запряжены. Отец отправлял сына в богословскую академию Карлтон в Норфилде, чтобы там его подготовить к поступлению в колледж.

Но в образовании нуждались еще семеро детей, и тогда отец построил им дом на пустыре рядом со студенческим городком. Пищу и одежду им присылали из дома. Денег они никогда не видели в глаза.

Торстейн всю жизнь говорил по-английски с акцентом. Он никогда не мог сказать «да» – это противоречило его натуре. Склад ума его сложился на основе норвежских саг, деловой хватки отца-фермера, на определении точных потребностей труда плотника и молотильщика.

Он никогда не проявлял особого интереса к богословию, социологии и экономике, преподаваемым в колледже Карлтон, где они в основном занимались приглаживанием обветшавших догматов устаревшей новоанглийской Библии и ее поучений, усвоенных торговцами. Их учили, как нужно делать по трафарету назидательные надписи, которые вывешивали на стенах своих контор купцы с лицензиями на право заниматься своей деятельностью.

Годы, проведенные Вебленом в колледже, были тем временем, когда дарвинские идеи развития человечества начинали разбивать обычные, застывшие представления о человеке, бытовавшие еще со времен всемирного потопа,

когда ибсеновские женщины срывали портьеры в викторианских гостиных,

когда мощная машина, запущенная Марксом, рвала на части привычную бухгалтерскую логику, уничтожая саму бухгалтерию.

Когда Веблен приезжал домой, на ферму, он обсуждал все эти темы с отцом, когда они вместе ходили с плугом взад-вперед по борозде, начинал спор, когда приходилось ждать новых снопов пшеницы для молотьбы. Томас Андерсон повидал и Норвегию, и Америку, у него был крепкий, рассудительный ум плотника и строителя, он разбирался в инструментах и очень ценил знания, накапливаемые в результате постоянной, из сезона в сезон, практики строителя и осмотрительного фермера. Отличный оселок для заточки острого, как булат, мозга Торстейна.

В колледже Карлтон все считали юного Веблена блестящим учеником, но в то же время непредсказуемым эксцентриком; никто там не мог понять, почему этот парнишка, с такими задатками и достижениями, не займется обычным повседневным бизнесом, то есть почему он не поощряет развитие собственности, стремящейся к получению прибылей, не разрабатывает из жалких остатков христианской этики и экономики восемнадцатого века, над которыми ломали себе головы его профессора, что-нибудь теоретически полезное, вместо этого подкладывает новые подпорки под священное, но готовое вот-вот рухнуть здание, пытаясь сохранить его при помощи прочных балочных ферм науки Герберта Спенсера, [15]которую тот разрабатывал ради выгоды боссов.

Сверстники постоянно жаловались на Веблена, что никогда не знаешь, шутит он или говорит серьезно.

В 1880 году Торстейн Веблен попытался зарабатывать себе на жизнь в качестве преподавателя. Но год, проведенный в академии в Мэдисоне, штат Висконсин, не принес ему успеха.

На следующий год они с братом Эндрю поступили в аспирантуру университета Джона Гопкинса. Там ему не понравилось, а дни, проведенные в пансионе, в старинном особняке среди разорившихся женщин-аристократок, породил в нем презрение к устаревшему, изъеденному молью этикету, ныне, в пору беспросветной праздности в поместьях плантаторов-рабовладельцев, принятой от галантных кавалеров и веселой Англии.

(Фермеры из долин всегда с презрением относились к заморским манерам.)

Куда приятнее ему было в Йеле, когда в Ноа-портер он отыскал такой крепкий гранит Новой Англии, ударяясь о который его норвежский гранит издавал звон, сильно смахивающий на диссидентство. Там он получил степень доктора философии. Но пока еще вопрос оставался открытым, в какой области научной жизни ему лучше и удобнее зарабатывать на жизнь. Он усидчиво читал Канта, писал эссе, приносившие ему награды. Но не мог найти себе работу. Как бы он ни старался, но не мог перебороть себя и сложить губы таким образом, чтобы произнести наконец столь ожидаемое от него «да». Он уехал в Миннесоту, накопив определенный крепкий, не идущий на уступки опыт высшего образования, доставлявший ему определенное удовольствие. К его легкому норвежскому акценту добавилось еще открытое «а».

Дома он бездельничал, бродил по ферме, паял, лудил, изобретал новые механизмы, читал труды по богословию и философии, затем долго обсуждал прочитанное с отцом. Цены на хлеб в скандинавских колониях падали вместе с популярностью веры в Бога и Святого Олафа. Фермеры на северо-востоке начинали свою заранее обреченную на неудачу борьбу против паразитов-бизнесменов, которые высасывали из них все соки. Фермы их, как правило, были заложены, нужно было выплачивать проценты по долгам, постоянно думать об удобрениях, о приобретении новых сельскохозяйственных машин для ускорения и увеличения производства, выкачивать природные богатства из жирной земли, на которой миллионы лет росла тучная трава для буйволов. Отец только брюзжал с язвительной ухмылкой по поводу своего даровитого бездельника, который не может заработать себе на жизнь.

Вернувшись домой, он снова встретился с возлюбленной подругой по колледжу Эллен Рольфе, племянницей президента колледжа, девушкой, в семье которой выросли многие железнодорожные магнаты и водились деньги. Жители Норфилда просто в ужас пришли, когда узнали, что одна из самых завидных невест собирается выйти замуж за этого привередливого, с невнятным произношением «книжного червя», этого постоянно плохо одетого норвежца, этого неумеху.

Семья девушки решила предложить ему работу экономиста на железной дороге в Санта-Фе, но как раз в этот, черт бы его побрал, момент дядя Эллен Рольфе утратил контроль над дорогой. Тогда молодая чета уехала жить в Стэсивилль, где оба они делали все что угодно, только не зарабатывали себе на жизнь. Они совершенствовали латынь и греческий, занимались изучением ботаники в лесах, их внимание постоянно привлекала сорная трава у заборов и придорожные пыльные кустарники. Они катались на лодке по реке, и Веблен начал работу над переводом «Lax daelavoga». Они читали «Глядя назад» и статьи Генри Джорджа. Они как бы глядели на свой собственный мир со стороны.

В 1891 году Веблен, накопив немного денег, поехал в Корнелл, чтобы поступить в аспирантуру. Он появился в кабинете декана экономического факультета в кепке из шкуры енота, в серых плисовых штанах и объявил низким голосом, саркастически растягивая слова:

– Я – Торстейн Веблен,

но лишь семь лет спустя, основавшись в новом Чикагском университете, он уверенно рос вместе со строительством Всемирной выставки и, наконец, опубликовал свою книгу «Теория праздного класса». Именно тогда, после того как Хоуэлл сообщил о нем в своем знаменитом журнале, научный мир узнал, кто такой Торстейн Веблен.

Даже в Чикаго, будучи уже блестящим молодым экономистом, он жил так, как живут первопроходцы. (Фермеры, жившие в долинах, с презрением относились к заморским манерам.) Его книги всегда лежали в ящиках, расставленных вдоль стен. Из экстравагантностей он позволял себе лишь курение русских папирос да иногда надевать красный кушак. О нем никогда не ходило никаких сплетен. Он читал лекции сидя, подперев рукой щеку, и бормотал длинные спиралевидные фразы, назидательно повторяя их, словно мифы о древнеисландских скальдах из Эдды. Его язык представлял собой причудливую смесь технических, механических терминов, научной латыни, сленга и цитат из «Сокровища» Роже. Другие профессора так говорить не могли, поэтому он так нравится девушкам.