Осенние мухи - Ирен Немировски Страница 29

Я знал, что Маргарита Эдуардовна должна была покинуть Санкт-Петербург до празднования, но она не уезжала, хотя балом не занималась — за всем лично надзирал сам министр. У него был нездоровый цвет лица, он взирал на окружающих с тревогой и недоверием.

Однажды я снова решился последовать за Далем и Кашалотом в сад. Они разговаривали. Даль смотрел на Курилова с привычной злобно-лукавой полуулыбкой на тонких плотно сжатых губах.

В какой-то момент они, очевидно, услышали, как скрипнул гравий у меня под ногами, Курилов раздраженно махнул рукой, и я замер, спрятавшись за живой изгородью. Собеседники уселись на скамейку, и Даль начал разговор:

— Послушайте, Валерьян Александрович, почему бы не устроить прием в малахитовом зале только для принцев крови, высших сановников и дам, раз уж ситуация зашла в тупик: вы не хотите оскорбить друзей и родных, отказав им в приглашении, а царская чета не может находиться в их обществе?

— Полагаете, это хорошая идея? — В голосе Кашалота прозвучало сомнение.

— Именно так.

— Возможно, вы правы… Да, пожалуй, это изящное решение… Возможно…

Они помолчали.

— Дорогой друг… — начал после паузы Курилов.

Даль с улыбкой склонил голову к плечу:

— Располагайте мною, прошу вас…

— Вам известно, что их величества не посещали меня с момента смерти моей первой супруги…

— Со дня вашей повторной женитьбы, так будет точнее, не правда ли, любезный друг?

— Я оказался в затруднительном положении… Нужно прозондировать почву… Посоветуйте, кого попросить об услуге. У меня есть список имен дам, выполняющих деликатные поручения… С другой стороны, говорят, что ее величество теперь редко покидает дворец, а мне будет нелегко пережить отказ.

Он зачитал Далю список. На каждое имя тот реагировал язвительным смешком, легко касаясь руки собеседника:

— Нет-нет, только не она… Поведение этой женщины… Императрица высказывалась о ней крайне неодобрительно… А эта разведена и чуточку безнравственна — возможно, это не более чем слухи? — что восстановило против нее государыню. Вы не поверите, дорогой друг, как сильны сейчас при дворе пуританские нравы… Вы понимаете?

— Понимаю.

— Модное поветрие, друг мой… — с усмешкой процедил Даль, пожимая плечами. Каждый взгляд, каждая улыбка барона словно бы говорили: «Думаю, вы догадываетесь, кого я имею в виду, и понимаете, как ненадежно ваше положение?»

В конце разговора они коснулись самой деликатной темы — возможной женитьбы Даля-младшего, Анатоля, на дочери Курилова.

— Союз между нами был бы весьма желателен, — понизив голос, убеждал барона Кашалот. — Ваш сын мне нравится… Эти дети…

— Он хороший мальчик, — холодно отвечал Даль, которого не обманула наивная хитрость Курилова. — Но он так молод и чист! Пусть вкусит от жизни и повеселится, — добавил он по-французски с привычным деланым смешком.

— Конечно, конечно, — пробормотал Курилов. — Однако…

Он был сама деликатность и отеческая забота, но голос выдавал нетерпение и страх…

Курилов отдавал Далю свою дочь, как будто приносил жертву разгневанным богам. Я знал, что девушка очень богата: все состояние первой жены Курилова досталось детям. Министр отказался от своей доли наследства в их пользу после женитьбы на Маргарите Эдуардовне. Никогда я не видел, чтобы человек был так неловок, совершая великодушные поступки…

Я не ожидал, что Даль будет столь сдержан в общении с министром, и понял, что его позиции не так уж и слабы. Помню, что слушал беседу двух царедворцев очень внимательно, а потом вдруг взглянул на небо и бухту и ощутил неожиданную тоску по мирной, буржуазной, незаметной жизни вдали от всего мира…

Даль и Кашалот выбрали наконец даму — ее имя было мне неизвестно, — которая могла переговорить с императрицей.

— Она добра, — сказал Даль, — и не раз выполняла деликатные поручения.

— Полагаете, их величества соблаговолят приехать? — с прерывистым вздохом спросил Курилов.

— Я сделаю все, что смогу… — Даль кивнул с устало-снисходительным видом.

— Увы, государыня меня не жалует.

— О, это не так, совсем не так, — пробурчал барон. — Ее величество — женщина (Даль как будто испытывал неловкость за то, что употребил столь вульгарное слово) очень нервная, по-немецки прямая и искренняя, не умеющая скрывать свои чувства, у нее чистая прекрасная душа, возможно, слишком возвышенная для нашего пошлого века.

— Это безусловно так! — горячо согласился Курилов. — Никто, ни один человек в мире, не почитает ее императорское величество больше меня. Я люблю ее всем сердцем, но она… Повторюсь, Матвей Ильич, она не испытывает ко мне симпатии. Должно быть, я чем-то оскорбил ее чувства. Царица, как вы верно изволили подметить, остается женщиной.

— О чем иногда можно только пожалеть, — вкрадчиво заметил Даль.

Они довольно долго обсуждал и поведение придворных и царственной четы. Внезапно Курилов

сказал:

— Матвей Ильич, государь сделал вас своим доверенным лицом. Вы не согласитесь передать его величеству…

Голос Курилова дрожал, я услышал в нем страх, но он собрался с силами и закончил:

— …что Маргарита Эдуардовна, что моя жена останется в Санкт-Петербурге, пока не будет представлена августейшим монархам?

— Конечно, дорогой друг, — после секундной заминки ответил Даль.

— Я устал от двусмысленностей и кривотолков. Я хочу, чтобы к моей жене (он сделал ударение на этом слове) относились со всем должным уважением. Я долго размышлял, Матвей Ильич: уступлю сейчас — все повторится, пусть и в другой форме. Мне известно, что травля началась после того, как я захотел представить жену ко двору. Я знаю… Но хочу прояснить все раз и навсегда. Если его величество откажется приехать в мой дом, я пойму, что больше не могу занимать свой пост. Я с радостью подам в отставку — я болен и устал.

Они долго молчали, потом Даль сказал:

— Договорились, мой дорогой.

Они простились, барон уехал, а Курилов остался сидеть на скамейке в двух шагах от меня. Я прекрасно мог его видеть.

День был теплым, небо закрывала туманная дымка, в воздухе жужжали летние мушки. Курилов сидел неподвижно. Он был очень бледен. Внезапно он издал тяжелый, идущий из глубины сердца то ли стон, то ли вздох. Я долго смотрел на него. Наконец он поднялся и медленно, тяжело опираясь на трость, пошел по узкой аллее. Приблизившись к дому, он распрямил плечи и выпятил грудь. Теперь мой Курилов двигался как человек, привыкший к почтению окружающих.