Депутат от Арси - Оноре де Бальзак Страница 29

Когда де Марсе получил пост министра, он исправил ошибку тех, кто не сумел оценить этого человека; он стал давать ему тайные поручения, для которых нужна совесть, обработанная молотом нужды, ловкость, готовая на все, бесстыдство и особенно хладнокровие; нужны дерзость и верный глаз, присущие бандитам мысли и высокой политики. Подобные люди, способные служить ее орудиями, столь же редки, сколь необходимы. Ради своих целей де Марсе ввел Максима в высшее общество; он изобразил его как человека, созревшего в страстях, умудренного опытом, знающего жизнь и людей, которому путешествия и известная наблюдательность помогли изучить европейские дела, политику иностранных кабинетов и связи всех влиятельных семей в Европе. Де Марсе убедил Максима в необходимости создать для себя собственный кодекс чести; он показал ему, что умение молчать есть не столько добродетель, сколько расчет; что правители никогда не откажутся от услуг человека солидного и ловкого, надежного и гибкого.

— В политике шантаж действителен только один раз, — сказал он Максиму, порицая его за то, что тот прибег к угрозе.

Максим был человеком, способным оценить всю глубину этих слов.

Когда де Марсе умер, граф Максим де Трай вернулся к прежней жизни. Каждый сезон он ездил на воды, чтобы играть, а зимой возвращался в Париж; но если он иногда и получал значительные суммы из весьма ревниво охраняемых кошельков, то эта полуподачка, эта плата за бесстрашие человеку, который мог пригодиться в любую минуту и, кроме того, был посвящен в секреты тайной дипломатии, являлась недостаточной для пышной и расточительной жизни, какую вел король всех денди, тиран нескольких парижских клубов. Поэтому вопрос о деньгах часто причинял графу Максиму сильное беспокойство. Не владея недвижимостью, он, сделавшись депутатом, был лишен возможности укрепить свое положение; не занимая определенной должности, он не мог приставить нож к горлу какому-нибудь министру, чтобы вырвать у него звание пэра Франции. А он уже чувствовал на себе неумолимую работу времени, ибо излишества истощили и его самого и разнообразные источники его доходов. Невзирая на свой внешний блеск, он знал себя и не обманывался на собственный счет; он чувствовал, что пора всему этому положить конец и — жениться.

Как человек умный, он отлично разбирался в своем положении и понимал, что оно весьма сомнительно. Поэтому он не мог рассчитывать найти себе жену ни в высшем парижском обществе, ни в буржуазной среде; требовалось необычайное коварство, притворное добродушие и умение услужить, чтобы его терпели, ибо все желали его падения, и малейшая неудача могла его погубить. Попади он в тюрьму Клиши или в изгнание из-за каких-нибудь просроченных векселей, он уже не мог бы подняться со дна этой пропасти, где обретается столько политических мертвецов, которые вряд ли способны утешить друг друга. В настоящее время он опасался, как бы на него не обрушилась часть того грозно нависшего свода, которым долги нависают над головой многих парижан. Он сидел мрачный, нахмуренный, отказался играть в карты, в беседе с дамами обнаружил какую-то странную рассеянность и, наконец, совсем замолчал, погруженный в свои думы, удобно устроившись в глубоком кресле, откуда он сейчас внезапно поднялся, подобно призраку Банко [10]. Стоя посреди комнаты, спиной к камину, в ярком свете канделябров, освещавших его с обеих сторон, граф Максим де Трай чувствовал, что взоры всех присутствующих прямо или украдкой обращены на него. Те несколько слов, которые он услышал о себе, обязывали его принять горделивую позу, но он был достаточно умен, чтобы держаться без вызова и вместе с тем показать себя выше подозрений.

Живописец не мог бы более удачно выбрать минуту, пожелай он запечатлеть облик этого, без сомнения, незаурядного человека. Разве не исключительные качества нужны для того, чтобы играть подобную роль, чтобы в продолжение тридцати лет неизменно покорять женщин, чтобы решиться применить свои таланты только за кулисами, то подстрекая народ к возмущению, то перехватывая секреты коварной политики, одерживая победы только в дамских будуарах или в кабинете министра. Разве нет своего рода величия в том, кто, поднявшись до самых сложных расчетов высокой политики, снова бесстрастно погружается в пустоту рассеянной жизни? Какой железной волей должен обладать тот, кого не могут сломить ни переменчивое счастье игрока, ни крутые повороты в политике, ни жестокие требования моды и света, ни расточительство, к коему вынуждают необходимые для карьеры любовные связи, — кто постоянно прибегает к разным уловкам и обманам, кто так искусно прячет свои намерения, скрывает столько коварных замыслов, столько различных махинаций под непроницаемым изяществом манер? Если бы ветер фортуны надул эти всегда поднятые паруса, если бы счастливый случай помог Максиму, он стал бы Мазарини, маршалом Ришелье, Потемкиным или, скорее, быть может, Лозеном, но без тюрьмы Пиньероль.

Хотя граф был довольно высокого роста и сухощав, у него уже намечалось брюшко, но он не позволял ему, по выражению Брийа-Саварена, переступать границы благородной величавости. Впрочем, фраки Максима де Трай были так превосходно сшиты, что его фигура еще сохраняла юношескую стройность, легкость и гибкость, которыми он, вероятно, был обязан постоянным физическим упражнениям, фехтованию, верховой езде и охоте. В наружности Максима было то пленительное изящество и обаяние, которые присущи аристократу, и они еще подчеркивались гордой осанкой. Его продолговатое лицо, чертами напоминавшее фамильный тип Бурбонов, было обрамлено бородой и бакенбардами, тщательно завитыми, подстриженными по моде и черными как смоль. Этот цвет, равно как и цвет пышной шевелюры, поддерживался при помощи весьма дорогого индийского косметического средства, применяемого в Персии; Максим хранил его секрет в строгой тайне. Таким образом ему удавалось скрыть седину, уже давно убелившую его голову. Особенность этого средства, которым персы красят бороду, заключается в том, что оно совсем не придает никакой жесткости чертам лица; прибавляя или убавляя в его составе индиго, можно менять оттенок краски в соответствии с цветом кожи. Вероятно, эту операцию и увидела в окно г-жа Молло; однако гости до сих пор поддразнивают ее, спрашивая, что именно она увидела. У Максима был прекрасный лоб, голубые глаза, греческий нос, красивый рот и резко очерченный подбородок; глаза были окружены сетью тоненьких черточек, словно наведенных лезвием бритвы, и настолько неприметных, что издали их не было видно. Такие же черточки проступали и на висках. Все лицо также было изрезано мелкими морщинками. Глаза, как у всех игроков, проводящих ночи за карточным столом, сверкали каким-то стеклянным блеском; и от этого взгляд, хотя и потускневший, был еще страшнее, он внушал ужас. В этом непроницаемом взгляде чувствовался скрытый огонь, лава неугасших страстей. Рот, некогда столь свежий и алый, теперь уже потерял свою яркость; линия губ перекосилась, правый угол рта опустился. Эти искривленные черты как бы говорили о лживости. Порок наложил на них свою печать; но прекрасные зубы сохранили свою ослепительную белизну.

Эти следы времени исчезали в общем впечатлении от лица и фигуры. Весь облик его был по-прежнему столь привлекателен, что ни один из молодых людей не мог соперничать с Максимом на прогулках верхом в Булонском лесу, где он казался более юным, более изящным, чем самые изящные и юные из них. Этой привилегией вечной молодости обладали некоторые люди того времени.