Дневник войны со свиньями - Адольфо Биой Касарес Страница 28

Видаль едва успел вытереть слезы. Объявили, что пора выезжать на кладбище, – в комнатах и в коридорах началось движение. Видаль боялся снова расплакаться, надо было следить за собой – иногда самый невинный пустяк сотрясает душу. Очень растрогал его вид доньи Рехины – растрепанная, ничего не замечающая, она шла, почти не подымая ног, будто ее волокли. Видаль посмотрел в другую сторону и увидел Данте. С ребяческим возбуждением Данте повторял:

– Глядите, мальчики, не разлучаться. Держимся все вместе, все вместе.

«Слепой и глухой, – подумал Видаль. – Укутанный кожей. Каждый старик превращается в скотину».

– Самое главное, – заметил Аревало и, подражая Джими, подмигнул одним глазом, – это не позволить просочиться нежелательным элементам.

– Кто сядет с сыном Нестора? – спросил Рей. – Мы четверо сядем вместе, – уточнил Данте.

– Это уже известно, – пробормотал или подумал Видаль.

Он в последний раз глянул на опустевшее жилище, рассеянно подошел к автомобилю и, сев, прильнул лицом к окошку, чтобы друзья не заметили волнения, с которым он не мог совладать. И тут он произнес слова, которые его самого удивили:

– Из похоронного автобуса все выглядит по-другому.

– Растак твою бабушку, – возразил Данте, он в это утро слышал так хорошо, будто наконец приобрел слуховой аппарат. – Мы-то еще не едем в похоронном автобусе.

На авениде Освободителя они обогнули памятник Испанцам.

– Я и вправду стар! – заявил Аревало. – Хотите, расскажу вам об одном из моих первых впечатлений? Я смотрю на эту авениду, которая тогда называлась авенидой Альвеара, и мимо проезжают автомобили с открытым верхом и с сиреной в виде бронзовой змеи. Куда подевались эти великолепные «рено», «испано-суизы» и «делоне-бельвили»?

Как бы в тон ему ностальгически отозвался Данте:

– Мне говорили, что на улице Малавия было озеро.

– А другое озеро – перед часовней Святой Девы Гвадалупской, – отозвался Аревало.

Бабье лето давало себя знать. Видаль скинул с плеч пончо и возмутился:

– Какая жара!

– Это влажность, – возразил Данте.

– Слыхали вы что-нибудь, – поинтересовался Рей, – о намечаемом марше стариков? Очень своевременная манифестация и, вероятно, будет иметь большой эффект.

– Брось, – возразил Аревало. – Ты представляешь, что это будет? Они восстановят против себя весь город. Зрелище Дантова Ада.

Видаль подумал, что Джими наверняка сделал бы акцент на прилагательном, чтобы подшутить над Данте, – им всем эта шуточка уже изрядно надоела.

– Зрелище светопреставления, – подтвердил Данте. – Нет, вы все-таки не отдаете себе отчет. Эти бесчинства, все эти чудовищные зверства – разве не возвещают они не что иное, как конец света?

– Каждый старик, – сказал Аревало, – приходит однажды к выводу, что конец света уже близок. Даже у меня терпение на исходе…

– А молодняк! – проворчал Рей. – Неужто мы должны восхищаться этими сопляками с их дурацкими бреднями?

– Во всяком случае, мы-то, старики, уже утомлены жизнью, – сказал Видаль.

– И ты мне будешь говорить, что погоня за модой у женщин – это не последняя стадия безумия? Разве она не указывает на полное разложение и всеобщий конец? – упорствовал Данте.

Они ехали по улице Хуана Б. Хусто, мимо Пасифико. Аревало тоже стоял на своем:

– Стариков даже трудно защитить. Пригодны только сентиментальные доводы: сколько они для нас сделали, у них тоже есть сердце, они страдают и так далее. Будто люди не знают, как избавляются от стариков эскимосы и лапландцы.

– Ты это уже говорил, – напомнил ему Данте.

– Вот видите? – своим астматическим голосом продолжал Аревало. – Мы повторяемся. Нет ничего более похожего на старика, чем другой старик – такое же положение, такой же атеросклероз.

– Такой же – что? – спросил Данте. – Когда говорят с закрытым ртом, я не слышу. Ох, смотрите, смотрите! Когда я был маленький, мы жили в соседнем квартале. Дом этот уже снесли.

Видаль вспомнил дом своих родителей – патио и глицинии, собаку Сторожа, ночной шум трамвая, который на повороте визжал, а потом ускорял ход и грохот его возрастал, пока он не проедет мимо.

– А вот вы не знаете, где был публичный дом! – сказал Аревало. – На улице Монтевидео, не доходя до авениды Альвеара. А за поворотом была конюшня.

– Что-что? – переспросил Данте.

– А помнишь, Рей, – сказал Видаль, – рядом с твоей булочной жила столетняя старуха.

– Да, донья Хуана. Когда я затеял расширение, она еще жила там. Гостеприимная была женщина. За ее столом ваша креольская кухня могла кое-чем похвалиться. Какие похлебки! Какие слоеные пироги! Я обязан ей тем, что она учила меня вашей истории, тогда как раз приезжала инфанта Исабель, я видел ее в»карете, запряженной лошадьми. У доньи Хуаны были две племянницы, одна некрасивая, другая хорошенькая, обе веснушчатые.

– Пилар и Селия, – вспомнил Видаль. – Хорошенькая, Селия, умерла молодой. Я по ней с ума сходил.

– Где те времена, – вздохнул Данте, – когда женщины бегали за нами?

Видаль подумал: «Сказать или не сказать?»

– Они уже не вернутся, – заключил Рей.

– Было бы странно, если бы вернулись, – флегматично заметил Аревало.

– Знаете, сам бы этому не поверил, – сказал Видаль. – Сегодня две женщины вешались мне на шею. Да, мне, как слышите.

– Ну, и что было? – поинтересовался Рей.

– Ничего, че. Слишком они были некрасивые. «Кроме того, – подумал он (но не сказал), – существует Нелида».

– А не в том ли дело, – съязвил Данте, – что это ты слишком стар? Когда мы были молодыми, мы на такие мелочи не обращали внимания.

«Это правда», – подумал Видаль.

Они миновали Вилья-Креспо. После паузы, более долгой, чем прежние, Рей сказал:

– Молчим, молчим. О чем ты думаешь, Аревало?

– Прямо смешно, – признался тот. – У меня было что-то вроде видения.

– Только что?

– Да, только что. Мне померещилась пропасть, это было прошлое, куда проваливались люди, животные, всякие вещи.

– О да, – сказал Видаль. – От этого голова кружится.