Говардс-Энд - Эдвард Форстер Страница 27

— Да, — ответил Чарльз, залившись краской. — И тот, кто на ней ездил, не вымыл ее как следует. На оси грязь. Уберите.

Шофер без единого слова пошел за тряпкой. Он был страшен как смертный грех, но это нисколько не смущало Чарльза, который считал, что приятная внешность ничего не значит, и очень быстро избавился от гнусного маленького итальяшки, их первого шофера.

— Чарльз…

Его молодая жена, спотыкаясь, бежала к нему по покрытому изморосью двору, похожая на изящную черную колонну, в изысканной траурной шляпке на маленькой головке, в свою очередь напоминавших капитель.

— Минутку, я занят. Итак, Крейн, кто, по-вашему, ездил на этой машине?

— Ума не приложу, сэр. Никто не ездил с тех пор как я вернулся, но меня-то две недели не было — я ездил на другой машине в Йоркшир.

Грязь легко сошла.

— Чарльз, твой отец спустился в столовую. Там что-то случилось. Он хочет, чтобы ты сейчас же пришел. О, Чарльз!

— Подожди, дорогая, подожди минутку. У кого был ключ от гаража, когда ты отсутствовал, Крейн?

— У садовника, сэр.

— Ты хочешь сказать, что старый Пенни умеет водить автомобиль?

— Нет, сэр. Никто не выезжал на вашем автомобиле, сэр.

— Тогда откуда взялась грязь на оси?

— Я, конечно, не могу ничего сказать про то время, что я был в Йоркшире. А грязи больше нет, сэр.

Чарльз рассвирепел. Он что, принимает его за дурака? И если бы у Чарльза не было так тяжело на сердце, он пожаловался бы отцу. Но в то утро не следовало жаловаться. Приказав, чтобы машина была готова после обеда, он повернулся к жене, которая все это время пыталась рассказать ему какую-то невнятную историю про письмо и мисс Шлегель.

— Так, Долли, теперь я могу тебя выслушать. Мисс Шлегель? Что ей нужно?

Когда кто-нибудь присылал письмо, Чарльз всегда спрашивал, что этому человеку нужно: та или иная потребность казалась Чарльзу единственным поводом к действию, — но в данном случае вопрос был задан к месту, потому что жена ответила:

— Ей нужен Говардс-Энд.

— Говардс-Энд? Так, Крейн, не забудь про запасное колесо.

— Не забуду, сэр.

— Да уж не забудь, иначе я… Пойдем, крошка.

Когда они скрылись с глаз шофера, Чарльз обнял жену за талию и прижал к себе. В их счастливой семейной жизни он дарил жене всю свою нежность и совсем немного внимания.

— Но ты не слышишь меня, Чарльз…

— Что случилось?

— Да я все говорю тебе — Говардс-Энд. Он достался мисс Шлегель.

— Что досталось? — переспросил Чарльз, разжав объятия. — О чем это ты, черт возьми?

— О, Чарльз, ты обещал не произносить такие ужасные…

— Послушай, я сейчас не настроен дурачиться. Сегодняшнее утро к этому никак не располагает.

— Я же говорю… все пытаюсь тебе сообщить… мисс Шлегель… он ей достался… твоя мать оставила его ей… и вам всем придется съезжать!

— Говардс-Энд?

— Говардс-Энд! — взвизгнула Долли, вторя его интонации, и в это время из-за кустов выбежала Иви.

— Долли, сейчас же ступай в дом. Отец тобой очень недоволен. Чарльз… — Иви сильно ударила себя по юбке. — Иди скорее к папе. Пришло совершенно ужасное письмо.

Чарльз бросился было бежать, но остановился и, тяжело ступая, двинулся вперед по гравийной дорожке. Впереди стоял их дом — девять окон и дикий виноград, не приносящий плодов.

— Опять эти Шлегели! — не выдержал он.

И словно желая усугубить хаос, Долли прибавила:

— Нет, вместо нее написала хозяйка лечебницы.

— Идите в дом, все трое! — послышался крик отца, в котором не было и следа прежней вялости. — Долли, почему ты меня не послушалась?

— О, мистер Уилкокс…

— Я сказал тебе не ходить к гаражу. И вдруг слышу, как вы все кричите в саду. Я этого не допущу. Идите в дом.

Мистер Уилкокс стоял на крыльце преображенный, с письмами в руке.

— В столовую, все, как один. Мы не можем обсуждать наши семейные дела в обществе слуг. Вот, Чарльз, возьми и прочти. Что ты об этом скажешь?

Чарльз взял два письма и стал читать на ходу, следуя в дом за остальными членами семейства. Первое было пояснительное письмо от хозяйки лечебницы. Миссис Уилкокс попросила ее после похорон передать по указанному адресу другое, вложенное в конверт. Это вложенное письмо было написано собственной рукой миссис Уилкокс: «Моему мужу. Я бы хотела, чтобы к мисс Шлегель (Маргарет) отошел Говардс-Энд».

— Полагаю, нам следует об этом поговорить? — произнес мистер Уилкокс со зловещим спокойствием в голосе.

— Конечно, я как раз шел к тебе, когда Долли…

— Тогда давайте присядем.

— Иди сюда, Иви, не трать попусту время и садись.

В молчании они придвинулись к столу для завтрака. События вчерашнего дня — да и сегодняшнего утра — неожиданно ушли в прошлое, такое далекое, что они едва помнили, что его пережили. Было слышно тяжелое дыхание. Уилкоксы пытались успокоиться. Чарльз, дабы всем хватило времени взять себя в руки, решил прочесть вслух вложенное письмо:

— Записка написана рукой моей матери, лежит в конверте, адресованном отцу и запечатанном. В ней стоит: «Я бы хотела, чтобы к мисс Шлегель (Маргарет) отошел Говардс-Энд». Подпись и дата отсутствуют. Послано хозяйкой лечебницы. Теперь встает вопрос…

— Но послушайте, — прервала его Долли, — эта записка не имеет законной силы. Дома завещаются через нотариусов, Чарльз, и никак не иначе.

На лице ее мужа проступили желваки. Небольшие шарики начали кататься под каждым ухом — симптом, который жена еще не научилась уважать, а потому попросила разрешения посмотреть записку. Чарльз вопросительно взглянул на отца, который ответил: «Дай ей». Схватив записку, Долли тут же воскликнула: «Да она написана карандашом! Я же говорила. Карандаш не считается».

— Мы знаем, что это не юридически оформленное обязательство, Долли, — проговорил мистер Уилкокс из-за своих бастионов. — Мы это прекрасно понимаем. С юридической точки зрения я имею все основания разорвать это письмо и бросить в огонь. Конечно, мы считаем тебя членом семьи, моя дорогая, но было бы лучше, если бы ты не вмешивалась в дела, в которых не смыслишь.

Чарльз, раздосадованный и отцом, и женой, повторил:

— Теперь встает вопрос…

Отодвинув тарелки и ножи, он расчистил на столе место и принялся водить рукой по скатерти.

— Вопрос о том, не оказала ли мисс Шлегель во время тех двух недель, что мы были в разъездах, недолжного…

— Не думаю, — сказал отец, в котором было больше благородства, чем в сыне.