Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой Страница 27

В то время как у Ростовых танцовали в залешестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталыеофицианты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар.Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухаяисповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме быласуетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротамитолпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатогозаказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанноприсылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжалпроститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.

Великолепная приемная комната была полна. Всепочтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине сбольным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скореепройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц иродственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожалглавнокомандующего и что-то несколько раз тихо повторил ему.

Проводив главнокомандующего, князь Василий селв зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть ирукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал инепривычно-поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошелчрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.

Находившиеся в слабо-освещенной комнатенеровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопросаи ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего ииздавала слабый звук, когда кто-нибудь выходил из нее или входил в нее.

— Предел человеческий, — говорил старичок,духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, — предел положен,его же не прейдеши.

— Я думаю, не поздно ли соборовать? —прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счетникакого своего мнения.

— Таинство, матушка, великое, — отвечалодуховное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядейзачесанных полуседых волос.

— Это кто же? сам главнокомандующий был? —спрашивали в другом конце комнаты. — Какой моложавый!..

— А седьмой десяток! Что, говорят, граф-то неузнает уж? Хотели соборовать?

— Я одного знал: семь раз соборовался.

Вторая княжна только вышла из комнаты больногос заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позесидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.

— Tres beau, — говорил доктор, отвечая навопрос о погоде, — tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a lacampagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню. ]

— N`est-ce-pas? [Не правда ли?] — сказалакняжна, вздыхая. — Так можно ему пить?

Лоррен задумался.

— Он принял лекарство?

— Да.

Доктор посмотрел на брегет.

— Возьмите стакан отварной воды и положите unepincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) decremortartari… [щепотку кремортартара…]

— Не пило слушай, — говорил немец-докторадъютанту, — чтопи с третий удар шивь оставался.

— А какой свежий был мужчина! — говориладъютант. — И кому пойдет это богатство? — прибавил он шопотом.

— Окотник найдутся, — улыбаясь, отвечал немец.

Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула,и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному.Немец-доктор подошел к Лоррену.

— Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? —спросил немец, дурно выговаривая по-французски.

Лоррен, поджав губы, строго и отрицательнопомахал пальцем перед своим носом.

— Сегодня ночью, не позже, — сказал он тихо, сприличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражатьположение больного, и отошел.