Гротески и Арабески - Эдгар Аллан По Страница 26

Quand un bon vin meuble mon estomac,

Je suis plus savant que Balzac —

Plus sage que Pibrac;

Mon bras seul faisant l'attaque

De la nation Cossaque,

La mettroit au sac;

De Charon je passerois le lac

En dormant dans son bac;

J'irois au fier Eac,

Sans que mon coeur fit tic ni tac,

Presenter du tabac.

Французский водевиль [191]

To обстоятельство, что Пьер Бон-Бон был restaurateur [192]необычайной квалификации, не осмелится, я полагаю, оспаривать ни единый человек из тех, кто в царствование посещал маленькое Cafe в cul-de-sac Le Febvre [193]в Руане. То обстоятельство, что Пьер Бон-Бон приобрел в равной степени сноровку в философии того времени, я считаю еще более неоспоримым. Его pates a la foie [194]были, несомненно, безупречными, но где перо, которое воздаст должное его эссе sur la Nature, [195]— его мыслям sur l'Ame, [196]— его замечаниям sur l'Esprit? [197]Если его omelettes [198]— если его fricandeaux [199]были неоценимыми, то какой litterateur [200]того времени не дал бы за одну «Idee de Bon-Bon» [201]вдвое больше, чем за весь хлам «Idees» [202]всех остальных savants? [203]Бон-Бон обшаривал библиотеки, как не обшаривал их никто, — читал столько, что другому и в голову не могла бы закрасться мысль так много прочитать, — понимал столько, что другой и помыслить не мог бы о возможности столь многое понимать. И хотя в Руане, в эпоху его расцвета, находились некие авторы, которые утверждали, будто его dicta [204]не отличаются ни ясностью Академии, ни глубиной Ликея [205], хотя, заметьте, его доктрины никоим образом не были всеобщим достоянием умов, отсюда все же не следует, будто они были трудны для понимания. По-моему, именно по причине их самоочевидности многие стали считать их непостижимыми. Именно Бон-Бону — однако не будем продвигаться в этом вопросе слишком далеко — именно Бон-Бону в основном обязан Кант [206]своей метафизикой. Первый из них на самом-то деле не был платоником [207], не был он, строго говоря, и последователем Аристотеля и не растрачивал, словно некий самоновейший Лейбниц, драгоценные часы, кои можно было употребить на изобретенье fricassee [208]или facili gradu, [209]на анализ ощущений, в легкомысленных попытках примирить друг с другом упрямые масло и воду этического рассуждения. Никоим образом! Бон-Бон был ионийцем — в той же мере Бон-Бон был италийцем. Он рассуждал a priori — он рассуждал также a posteriori. Его идеи были врожденными — или же совсем наоборот. Он верил в Георгия Трапезундского [210], — Он верил в Бессариона [211]. Бон-Бон был ярко выраженным… бон-бонианцем.