Сон Кельта - Марио Варгас Льоса Страница 26

О чем же говорили они полсуток кряду? В основном об Африке, разумеется, но и о семьях, о детстве, об отроческих мечтах, идеалах и чаяниях и опять о том, как Конго проникло им в самую душу, угнездилось там и переменило обоих разительно, с ног до головы. Роджера удивляло, что человек, никогда не бывавший в этой стране, так хорошо знает ее. Ее географию, ее историю, ее людей, ее трудности. И он завороженно слушал Мореля, который много лет назад, будучи мелким служащим в антверпенском отделении компании „Элдер Демпстер лайнз“ (той же самой, где работал в Ливерпуле сам Кейсмент) и занимаясь регистрацией судов и проверкой грузов, вдруг осознал, что свободная торговля, которую, как полагалось считать, король Леопольд II открыл между Европой и Независимым Государством Конго, — это даже не дорога с односторонним движением, но попросту фарс. Какая там свобода торговли, если приходящие из Конго корабли выгружают в огромном фламандском порту тонны каучука, слоновой кости, пальмового масла, минералов и шкур, а назад везут лишь ружья, бичи и разноцветную стеклянную дребедень?

И как только у Мореля возник интерес к Конго, он приступил к доскональному изучению вопроса: начал расспрашивать коммерсантов, чиновников, священников, искателей приключений, солдат и полицейских — всех, кто отправлялся в Африку или возвращался оттуда; начал читать все, что имело отношение к этой огромной стране, о всех бедствиях и страданиях которой имел теперь столь же полное представление, как если бы участвовал в десятках путешествий, подобных той экспедиции по Средней и Верхней Конго, совершенной недавно Роджером Кейсментом. А потом, еще не уволившись из компании, принялся публиковать статьи в бельгийских и британских газетах и журналах, подписывая их сначала вымышленным, а потом и собственным именем, — статьи, в которых предавал гласности то, что ему удалось обнаружить и выяснить, точными данными и свидетельствами очевидцев разоблачал идиллический образ Конго, созданный стараниями продажных писак по заказу Леопольда II. Морель с недавних пор полностью посвятил себя этому делу — выпускал статьи, брошюры и книги, выступал с докладами в церквях, в культурных центрах, в политических клубах. Его усилия не пропали втуне. Теперь уже очень многие оказывали ему помощь и поддержку. „Это ведь тоже Европа, — часто приходило в голову Роджеру в тот день 10 декабря. — Не только колонисты, полицейские и уголовники, которых мы везем в Африку, но и этот кристально чистый духом, образцовый человек — Эдмунд Морель“.

Они виделись теперь часто и регулярно и продолжали вести диалог, волновавший обоих. Они дали друг другу ласковые прозвища: Роджер стал Тигром, а Морель — Бульдогом. В одной из бесед родилась идея создать Ассоциацию за преобразование Конго. И обоих удивило, сколь широкую поддержку снискало себе их начинание. Ибо и в самом деле очень немногие политики, журналисты, писатели, священнослужители и прочие заметные в обществе фигуры, если к ним обращались с просьбой помочь ассоциации, отказывались. Так Роджер познакомился с Элис Стопфорд Грин. Она в числе первых предоставила ассоциации свои деньги, свое время, свое имя. Так же поступил и Джозеф Конрад, а его примеру последовали многие иные представители интеллектуальной элиты. Собирались средства, звучали громкие имена, и вскоре началась бурная общественная деятельность: дебаты, дискуссии, доклады, публикации, служившие одной цели — открыть глаза на истинное положение Конго. Хотя Роджер Кейсмент, как сотрудник Министерства иностранных дел, не мог официально входить в состав руководства, он отдавал ассоциации все свободное время — тем более что наконец завершил и отослал в министерство отчет. Он пожертвовал ассоциации некую часть своих сбережений, писал письма, посещал многих заметных людей и добился того, что немало политиков и дипломатов примкнули к движению, начатому им вместе с Морелем.

Спустя годы Роджер, вспоминая эти лихорадочные недели в конце 1903-го и в начале 1904 года, скажет себе, что самым важным для него была не популярность, обретенная им еще прежде, чем правительство его величества обнародовало отчет, и даже не те атаки, которые уже значительно позже повели на него в прессе агенты Леопольда II, не называвшие его иначе как „клеветником и врагом Бельгии“, — но произошедшее благодаря Морелю, ассоциации и Герберту Уорду знакомство с Элис Грин, ставшей ему впоследствии и задушевным другом, и — как сам он признавался — наставницей. С первых минут между ними возникло понимание и симпатия, которые с течением времени стали только глубже и прочней.

Уже при второй или третьей встрече Роджер открыл ей душу, как на исповеди. Ей, ирландке из протестантской семьи, он осмелился сказать то, чего не говорил еще никому и никогда: там, в Конго, ежечасно наблюдая насилие и несправедливость, он обнаружил, какая вопиющая ложь заключена в самой идее колониализма, и нежданно стал чувствовать себя „ирландцем“, иными словами — гражданином страны, которую покорила, захватила, ограбила и обескровила Британская империя. И начал стыдиться очень многого — всего, о чем, повторяя отцовские поучения, говорил и во что верил прежде. Но теперь для него пришла пора исправлять ошибки. Теперь он, благодаря Конго открыв для себя Ирландию, захотел быть настоящим ирландцем, узнать свою отчизну, проникнуться ее традициями, историей и культурой.

Элис, которая была на семнадцать лет старше Роджера и относилась к нему с почти материнской нежностью, хоть иногда и упрекала его за порывы ребяческого воодушевления, столь неуместные для сорокалетнего мужчины, угощала чаем с печеньем или сэндвичами с мармеладом, помогала ему и книгами, и советами, и беседами, которые были для него бесценной школой. За первые месяцы 1904 года Элис стала ему и другом, и наставницей, и провожатой в то отдаленнейшее прошлое, где история, миф и легенда — действительность, религия и вымысел — перемешались ради созидания традиции народа, который, вопреки стараниям империи лишить его всего национального, сумел сохранить язык, и самобытность, и обычаи — все то, чем гордится и что обязан защищать любой ирландец, будь то католик или протестант, верующий или атеист, либерал или консерватор. И ничто так не способствовало исцелению ран, оставленных в душе Роджера экспедицией к верховьям Конго, как эта новообретенная дружба с Морелем и Элис. Однажды, прощаясь с Роджером, который, испросив трехмесячный отпуск в министерстве, уезжал в Дублин, она сказала ему:

— Ты-то хоть заметил, что сделался знаменитостью? Здесь, в Лондоне, только и разговоров что о тебе.

Но самолюбию Роджера, который никогда не был суетен, это нимало не польстило. Элис тем не менее, сказала правду. Публикация его отчета наделала шума в прессе, в парламенте, среди политиков и в обществе. Нападки, которым он подвергался в бельгийском официозе и английских газетенках, что обслуживали короля Леопольда, только придавали масштаб его фигуре и способствовали тому, что его воспринимали как великого борца за справедливость и человеческое достоинство. У него постоянно брали интервью, его звали на торжественные заседания и в закрытые клубы, засыпали приглашениями в салоны, где собирались либералы и противники колониализма, в статьях и обзорах превозносили до небес его отчет и его усилия в защиту свободы и справедливости. Конголезская кампания обрела новый импульс. Пресса, церковь, наиболее передовые круги британского общества, ужаснувшись разоблачениям, которыми изобиловал меморандум, требовали, чтобы правительство настояло на отмене решения о передаче Конго королю бельгийцев.