Осенние мухи - Ирен Немировски Страница 26

Случилось так, что я был у Курилова, когда на прием пришла вдова Арончик — старая еврейка, за которую хлопотала его жена. Маргарита Эдуардовна попросила меня прервать аудиенцию, если я замечу, что министр устал или хуже себя почувствовал. После убийства Нельроде прошло четыре дня. Большую часть времени Курилов проводил в доме князя, на бдении у закрытого гроба, или на заупокойной службе в церкви. Похороны состоялись на пятый день.

Полиция арестовала нескольких предполагаемых сообщников террористки, и Курилов пожелал присутствовать на всех допросах этих, как он говорил, «чудовищ, этих кровожадных тигров в человеческом обличье». Двое из них были впоследствии повешены.

Он возвращался без сил, не разговаривал с домашними — только кричал на слуг и подчиненных. Удивительно, но со мной он был изысканно-вежлив и терпелив. Воистину — всесильный министр испытывал симпатию к своему врачу.

Вдове Арончик пришлось ждать, как и другим просителям.

Курилов принял ее в большой комнате, где я прежде не бывал. На стенах висели портреты, в витринах под стеклом хранились памятные подарки от Победоносцева и Александра III (на каждом была этикетка, как на аптечной склянке). Проникавший через приспущенные пунцовые шторы яркий свет казался окрашенным свежей кровью. Министр в белом мундире с крестом у ворота неподвижно сидел в кресле, положив руку на стол. Красный камень в тяжелом золотом перстне притягивал и поглощал свет. Курилов был очень бледен. В этом человеке было что-то варварское и жестокое, его вид поражал воображение.

Сара Арончик была маленькой, худенькой седовласой женщиной с крючковатым носом и провалившимся ртом. Она носила траур. Черное платье выглядело сильно поношенным, его явно не раз перекрашивали. Просительница сделала три робких шажка вперед и застыла, трепеща от почтения и священного ужаса.

— Вы вдова Сара Арончик иудаистского вероисповедания? — мягким тоном, каким он иногда говорил с подчиненными, к которым благоволил, спросил министр.

— Да, — выдохнула женщина. Ее сложенные на животе руки сильно дрожали.

— Подойдите.

Сара Арончик смотрела на Курилова, часто моргая, в ее глазах читалась покорность судьбе, но она как будто не понимала, что ей велят сделать.

Он прикрыл глаза, откинул голову на спинку кресла и с отсутствующим видом постукивал пальцами по лежавшему на столе письму.

Старуха молчала.

— Ну же, сударыня, — не выдержал Курилов. — Вы просили принять вас? Хотели со мной поговорить. О чем именно?

— Ваше превосходительство… я знавала вашу жену, Маргариту Эдуардовну… — робко начала она.

— Это мне известно, — сухо оборвал ее Курилов. — Думаю, сие обстоятельство никак не связано с вашим делом?

— Нет, — пролепетала она.

— Перейдем к сути, сударыня, мое время слишком дорого.

— Яков Арончик, ваше превосходительство…

Курилов кивком дал понять, что знает существо дела, но женщина ничего больше не сказала, и он со вздохом подвинул к себе папку.

— «Я, нижеподписавшаяся… обвиняю асессора второго разряда Петра Мазурчика… Гм!.. Гм!.. В том, что он совратил моего сына…»

Он усмехнулся, взял со стола другую бумагу и прочел вслух:

— «Я, нижеподписавшийся Владимиренко, преподаватель лицея… сообщаю, что Яков Арончик, шестнадцати лет, иудаистского вероисповедания, подбивал соученков на бунт и противоправные действия». Эти факты верны?

— Ваше превосходительство! Мой несчастный мальчик стал жертвой провокатора. Я донесла на Мазурчика — на его репетитора, он давал Якову те ужасные книги… Я вдова, я бедна и не знала, не могла знать…

— Никто вас ни в чем не обвиняет, — бросил Курилов, и его высокомерный ледяной тон заставил старуху съежиться. — Чего вы хотите?

— Я не знала, что он агент вашего превосходительства. Но этот человек донес на моего сына. Я бедная вдова.

Черные, в трещинах, руки старой женщины вселяли в душу ужас и отвращение. Курилов как завороженный смотрел на ее узловатые пальцы. А ведь их изуродовала не какая-нибудь редкая болезнь — просто тяжелая работа и возраст.

Министр нахмурился, нетерпеливо оттолкнул папки с бумагами и сказал:

— Ваш сын был исключен. Я рассмотрю дело и, если юноша искренне раскаялся, распоряжусь, чтобы ему разрешили продолжить учебу. Как явствует из отчетов, он был лучшим учеником в классе… Вы проделали долгий путь, что наверняка нелегко в вашем возрасте. Раз вы заверяете меня в благонадежности политических взглядов сына… — Курилов не закончил фразу. Я видел, что он нервничает все сильнее.

Женщина молчала, и Курилов кивнул, давая понять, что аудиенция окончена.

И тут она впервые подняла глаза.

— Простите, ваше превосходительство, но он умер…

— Кто умер? — раздражился Курилов.

— Он… мой мальчик… Яков…

— Ваш сын? Но как…

— Он убил себя два месяца назад, ваше превосходительство, от отча… от отчаяния… — пролепетала старуха и разрыдалась.

Она плакала, громко шмыгая носом, ее крошечное личико покраснело, увядшие губы дрожали, грудь сотрясалась от рыданий. Зрелище было жалкое и отвратительное.

Курилов побледнел, лицо его застыло.

— Когда умер ваш сын? — машинально переспросил он жестким, металлическим голосом.

— Два месяца назад, — повторила она.

— Так о чем же вы просите?

— О помощи. Мой мальчик заканчивал лицей. Он собирался мне помогать. Он зарабатывал пятнадцать рублей в месяц. Теперь я осталась совсем одна. У меня на руках трое маленьких детей, ваше превосходительство. Яков убил себя, потому что его выгнали из лицея, выгнали по ошибке. У меня есть письма от директора лицея, он подтверждает, что произошла ужасная ошибка, что книги и бумаги, которые нашли при обыске в комнате моего сына, подбросил ему Мазурчик… агент вашего превосходительства… он хотел получить сто рублей, но у нас этих денег не было. Мазурчик во всем сознался.

Она протянула Курилову бумаги, он взял их двумя пальцами, как грязную тряпку, и не глядя бросил на стол.