Горестная история о Франсуа Вийоне - Франсис Карко Страница 25

— Сюда! — крикнул Франсуа. — Все разом! Навались!

Они свернули влево по улице Кло-Брюно, потом на улицу Сент-Илер и здесь окончательно остановились; Франсуа это место устраивало, он потребовал только одного — чтобы камень подняли повыше: так он будет лучше смотреться.

На следующий день состоялось празднество, и школяры, вместо того чтобы отправиться на занятия, собрались вокруг «Говехи черта», которую они украсили зелеными ветками и цветами. Распоряжался всем Франсуа Вийон. Школяры, впереди которых шествовали музыканты, прошли на холм Святой Женевьевы, потом вернулись на улицу Сент-Илер, по пути к ним присоединилось столько народу, что пройти стало совершенно невозможно, вся улица оказалась забитой людьми. Из окон, с крыш за этим столпотворением наблюдало множество любопытных, которые живо обменивались между собой впечатлениями. Весь день все веселились, хохотали, плясали, пели, а поздним вечером Табари и Ренье де Монтиньи привезли на той самой тележке, которую они украли предыдущей ночью, бочки с вином; их поставили около камня, откупорили, и каждый мог пить из них, сколько влезет. Затем прибыла «королева университета», которую сопровождала группа школяров, а с ними брат Бод, переодетый герольдом и пьяный до изумления. Она тоже была пьяна, срывала с себя цветы, которыми была украшена, и разбрасывала их своим верным подданным; ее появление звуками трубы приветствовал Франсуа, взгромоздившийся на «Говеху черта».

— Ура! — закричали собравшиеся на празднество клирики и зеваки. — Слава Господу и королеве!

— Сюда! — скомандовал Франсуа. — К моим ногам! Становитесь и сейчас услышите: бабах!

И тут раздался грохот — женщины перепутались, толпа пришла в восторг: это неожиданно выстрелила маленькая пушечка, которая была укрыта зелеными ветками. После этого выстрела праздник превратился в безумную вакханалию. Подхватив девиц, почтенных горожанок и торговок, пришедших посмотреть на межевой камень, носивший название «Говеха черта», школяры заставляли их плясать с ними, целовали, и надо сказать, женщины не слишком сопротивлялись им. Профессорам университета, оказавшимся в толпе, пришлось принять участие в общем веселье. Их не отпускали. Это было какое-то сумасшествие! Флейты и бубны наяривали без передышки. Кончался один танец, тут же начинался другой; из бочки зачерпывали ковш вина и пускали его по кругу, а вдогонку ему следовал второй, третий, четвертый… Мертвецки пьяного Фарси рвало; он стоял, согнувшись, выблевывая все, что успел выпить, и в перерывах между спазмами бормотал тоном знатока:

— Да, вино из Сент-Ольни превосходно… Какая жалость, что мне не удалось удержать его в себе… Но даже когда блюешь им, у него отличный вкус…

В свете факелов было видно, как всюду, прилипнув друг к другу, обнимаются парочки и предаются радостям любви. Франсуа, стоя на камне, что-то кричал им; возможно, он тоже был пьян, но не столько от вина, сколько от счастья: ведь этот праздник был делом его рук, и в душе он ощущал безграничное ликование. И хотя никто, наверно, не слышал и не слушал, что он там говорит, он без передышки произносил речи, импровизируя на ходу. Он обращался в стихах и в прозе к брату Боду, попеременно то осенявшего Франсуа крестным знамением, то посылавшего ему воздушные поцелуи, к Ренье, который срезал кошельки с поясов упившихся горожан, к Ги Табари, к Фарси; тот, весь перепачканный блевотиной, самозабвенно орал срамные песни. Чего большего можно еще желать? Школяры приветствовали его. Кричали:

— Виват, Франсуа Вийон!

Женщины глядели на него и спрашивали:

— Кто это?

И он, угадывая их любопытство, прервал очередную речь и крикнул:

— Добрый питуха, девочки! Веселый и щедрый! Спросите, у кого хотите…

Веселье на улице Сент-Илер продолжалось до самого рассвета к великому неудовольствию жителей, из-за шума не сомкнувших всю ночь глаз, и безмерной радости беззаботных школяров, которые чуть стало светать, с песнями стали разбредаться по соседним улочкам. Франсуа велел им проводить королеву и сам пошел с ними, а потом, вздрагивая от утреннего холодка, самой короткой дорогой вернулся домой и по пути вовсю ругал себя за то, что в пылу веселья пропустил время и теперь возвращается через час после того, как встал мэтр Гийом.

«Вот в первый раз дядюшка и поймает меня», — подумал Франсуа, и действительно, едва он свернул с улицы Сен-Жак на улицу Матюрен, из окна их дома выглянул мэтр Гийом.

— Откуда это ты явился? — строгим голосом осведомился каноник.

Он спустился на улицу, схватил Франсуа за руку и с таким гневом встряхнул его, что тот предупредил:

— Если вы будете обращаться со мной таким образом, я уйду, можете мне поверить.

— Куда?

— Я знаю, куда, — ответил Франсуа. — Как видите, дорога передо мной открыта.

И, чуть отступив, он указал на улицу.

— Так вот оно что! — воскликнул мэтр Гийом. — Я так и думал. Мне рассказали про твои проделки.

— Про мои проделки?

— Про этот камень, который вы украли от особняка мадемуазель де Брюйер. Да, да! И нечего разыгрывать удивление. Про тебя известно, что ты один из тех преступных негодяев, которые по ночам срывают вывески и совершили сотни других злодеяний. Тебя обвинили в этом перед прево. Да, да. Тебя. Некоего человека, который прозывает себя Франсуа Вийоном. Негодник! Как видишь, мне все сообщили. Вчера, когда вы предавались безобразному разгулу, ко мне пришли и оповестили, что мадемуазель де Брюйер подала жалобу.

— Да она спятила!

— Замолчи!

— Сумасшедшая старуха, — не унимался Франсуа. — Раз так, я пойду к ней, и она узнает, кто я такой, а там поглядим. Чтобы обвинять, надо иметь доказательства.

— Франсуа!

— Нет уж, у меня есть право защищаться.

— Ну а как прево узнал, — поинтересовался мэтр Гийом, — что ты был среди тех, кто на рынке разгромил навес над харчевней «Свинья-тонкопряха»? Ты можешь мне объяснить?

— М-да, — протянул Франсуа. — Тут уж не поспоришь.

Пожав плечами, он хмуро бросил:

— Я страшно устал. Пустите меня, мэтр Гийом. Допросите меня завтра или послезавтра. Мне хочется спать.

Каноник умолк и только с сокрушенным видом возвел очи горе.

— Спать… — глухо пробормотал Франсуа. — Вы только представьте себе, ни у кого из нас ни днем, ни ночью не было ни минутки отдыха.

— И вы пили, как скоты?

— Что? — переспросил Франсуа. — Скоты? Почему скоты?

— Да достаточно взглянуть на тебя, — произнес жалобным голосом мэтр Гийом. — Тот мальчик, который вырос в моем доме у меня на глазах и которого я считал честным и учтивым, вдруг оказался бесчестным негодяем! Господи, какой стыд, какой позор! Я в полном отчаянии! Нет, этого не может быть!

— Может.

— Как! Ты посмел… Ты признаешься! Всесильный Боже! Нет. Ты не понял меня. Я спрашивал тебя только для того, чтобы ты сказал, что все это неправда, чтобы опроверг обвинения. Франсуа! Ты слышишь меня?