Знак обнаженного меча - Джослин Брук Страница 25

Он обменялся парой дружелюбных, уклончивых слов с парнишкой на соседней койке, затем потушил сигарету и тут же уснул.

Спал он беспокойно из-за похожего на реальность и никак не кончавшегося сна: за ним гнались по подземным тоннелям, странно напоминавшим заброшенную землянку в роще. Кто за ним гонится, он не знал, но на протяжении всего сна его преследовал тот самый запах, который исходил от капрала, первым его задержавшего, — слабый животный душок пота и мочи. Затем Рейнард будто бы оказался стоящим на помосте в центре обширного стадиона: он был раздет перед схваткой, и лишь узкие шорты охватывали его талию. На другом конце ринга его противник сгорбился в защитной стойке — и Рейнард снова узнал лицо Спайка Мандевилла, в то же время бывшего и бродягой, с которым он провел ночь в ниссеновском бараке у Римского Лагеря. Начало схватки будто бы все время откладывалось; две личности в головных уборах, как у ацтекских жрецов, стояли на противоположных концах ринга и, похоже, были поглощены затянувшимся спором на каком-то неведомом языке. Но, хоть слова и были непонятны, Рейнард обнаружил, что может до некоторой степени вникать в их спор, подобно тому как человек способен уловить «суть» каких-нибудь первобытных письмен, строя догадки по графическим изображениям, описанным примитивными иероглифами.

Он пробудился ото сна с чувством глубокого облегчения из-за того, что ему в конце концов не пришлось участвовать в боксерском матче. Ощущая неприятное прикосновение шероховатой ткани одеял к голым ногам, Рейнард вспомнил, что он опять в армии; однако в полусонном состоянии этот факт показался ему до странности неважным. Он перевернулся на другой бок и на сей раз уснул крепко, до тех пор пока в ярде-другом от ближайшего к его койке открытого окна горн не сыграл побудку. И тут же ночной дежурный сержант — в роли которого оказался не кто иной, как задержавший его капрал, — распахнул дверь и тяжело протопал между койками вдоль казармы. — Подъем! Подъем! — заорал он. — А ну-ка быстро с коек! Давайте, везунчики, шевелитесь! Ну-ка живо! Вылезай! Построение на плацу через десять минут — шорты и обувь для физподготовки, парусина… А ну, старый вояка, — обратился он к Рейнарду, который уже сел на койке и потянулся за сигаретой, — покажи-ка этим мальцам, как нужно бодриться.

Десять минут спустя Рейнард и остальные вышли цепочкой из барака, одетые только в трусы и шорты. Рейнардом владело необычное возбуждение: сегодня утром он, впервые за несколько месяцев, почувствовал вкус сигареты. Хорошее самочувствие теплой волной разливалось по телу, и даже леденящее прикосновение промозглого зимнего воздуха к обнаженной коже было в каком-то смысле приятно. Войска построились в три ряда на опушке рощи; позади них голые буковые деревья вырисовывались с холодной ясностью на фоне чистого безоблачного неба… Одна-единственная мысль упорно крутилась в ограниченном пространстве его сознания: «Я почувствовал вкус сигареты». Неспособность ощутить вкус табака за последние недели настолько отождествилась у него с состоянием «недомогания», что внезапное пробуждение нёба к жизни, как ему казалось, предвещало возврат к здоровью и восстановление насущной физической формы. Он осознал, что, если бы не раздражающий провал в памяти, мешающий ему дать хоть какую-то логическую оценку своему положению, то он был бы рад, что вернулся в армию.

Физподготовка была интенсивной и бодрящей. Потом все бросились в умывалку, и началась добродушная толкотня у раковин и уборных. Рейнард побрился с трудом: с обеих сторон его толкали сослуживцы. Затем наступил завтрак: очередь у походной кухни, жирные ломтики бекона и порции картофельного пюре, которые повар дежурно шлепал в засаленные от вчерашней еды котелки. Рейнард, как оказалось, ужасно проголодался и, торопливо глотая из кружки обжигающий чай, снова испытал прежнее ощущение физического здоровья… Его личная «проблема» — вся эта история с внезапным арестом и зачислением — фактически уже обособилась в тщательно отграниченном участке его сознания; из средоточия его мыслей она отодвинулась на задний план, уподобившись укрепленной позиции, с которой он пока осуществил стратегический отход, не ослабив, впрочем, намерения когда-либо в будущем пойти в атаку… Он хорошо понимал, что ему придется тщательно спланировать свою тактику и — самое главное — как можно тщательней скрывать свое неведение. Необходимо будет проявлять хитрость: любой ценой он должен создать впечатление, что принимает свое положение как должное. Только так он, вероятно, сможет побить начальников в их же игре. Он вдруг с затаенной гордостью вспомнил, что его тотем — лис.

Следующее построение было в 8:30, в полной походной форме. Сознавая, что потрудился прошлым вечером не напрасно, Рейнард не без гордости выравнивал на себе начищенное снаряжение. Спайк оказался тут как тут с предложениями помощи.

— Ох уж мне эта мутотень! — воскликнул он. — У тебя-то хоть вид ничего — получше, чем кой у кого из этих гребаных молокососов. Будь у меня время, я бы уж бляшки-то свои начистил — только у них тут не зажируешь.

Выравнивая Рейнарду плечевые ремни, он доверительно спросил вполголоса:

— Пойдешь, значит, к ротному командиру?

Рейнард кивнул.

— Он парень неплохой, — заметил Спайк. — Обойдется с тобой нормально. Только запомни, кореш, — ерунды ему не болтай.

Когда построение закончилось, Рейнард подошел к дневальному сержанту, собираясь просить о беседе с ротным командиром. Смутное и неприятное воспоминание о ночном сне преследовало его, как противный запах: ощущение, что за ним неотступно гонится по бесконечным коридорам какой-то неведомый противник, с которым ему в конце концов придется вступить в поединок — раздетым, в центре огромной арены, под аккомпанемент нескончаемого диалога между двумя фигурами жрецов в пышном облачении из древней Мексики.