Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес Страница 25

— Эти исследования божественного и привели меня в Чипанго. Ты, возможно, скажешь себе, что пятьдесят лет в таком краю — долгий срок. Отнюдь, сын мой. Я обнаружил, что там существует два культа: син-сиу, каковой я отверг, как мифологию, лишенную греческой и римской поэтичности, другой же — да, жизнь, прожитая по учению Будды, прожита не зря. Говоря по правде, сходство между ним и учением того, кого у нас принято именовать сыном плотника, таково, что, не знай я в точности обратного, я мог бы предположить, что годы своего отсутствия последний провел в каком-нибудь буддистском храме… Но оставим подробности до другого раза: те же изыскания привели меня в Мекку. Считается, что самыми важными, а значит, самыми заметными историческими событиями являются те, в итоге которых людей порабощают, надевают ярмо им на шею, втаптывают их в грязь; однако события эти — ничто в сравнении с возможностью заставить других уверовать в такие вещи, которые не поддаются проверке обычными способами. Происходящие при этом процессы столь загадочны, достижения столь необъяснимы, что за действиями того, кому удалось добиться в этом успеха, усматривают волю Бога. Были времена, когда магометанская религия вызывала разве что презрительный смех; теперь число принявших эту веру превосходит число приверженцев любой другой. Разве не достойно это пристального изучения? А кроме того, сын мой, люди, погрязшие в своих заблуждениях, время от времени начинают творить собственных богов, видоизменять их и отвергать. Случалось, что божества превозносились и ниспровергались по ходу одного лунного цикла. Я хотел выяснить, не постигла ли та же участь Аллаха, провозглашенного Магометом… Моя поездка в Каш-Куш носила, как ты бы это назвал, деловой характер, о ней я тебе тоже расскажу. В Джидде, куда я возвратился, совершив паломничество в Мекку, я вновь взошел на борт своего судна, спустился по Красному морю и высадился в деревушке на оконечности залива Таджура, за Баб-эль-Мандэбским проливом. Так я прибыл в Каш-Куш. Из прибрежной деревни я двинулся вглубь, передвигаясь в паланкине на плечах у местных носильщиков, и через много дней добрался до цели: горстки хижин, стоявших на берегу притока Голубого Нила, называемого Дедезой. Странствие оказалось бы трудным и докучным, если бы среди моих сопровождающих не было одного негра, короля искомого мною племени. Звался он Нило, а племя его главенствовало над всеми в не затронутых цивилизацией частях Каш-Куша. Пятьюдесятью с лишним годами ранее — еще до отъезда в Чипанго — я совершил то же путешествие и тогда-то и отыскал этого короля. Принял он меня приветливо и настолько пришелся мне по душе, что я предложил ему разделить мои странствия. Он принял предложение, оговорив, однако, что в старости ему будет позволено вернуться домой, а его место займет один из его более молодых родичей. Я согласился — при условии, что найдется таковой родич, который, помимо обладания необходимым телесным складом и нужными мне добродетелями — умом и мужеством, будет, подобно ему, глухонемым. В такой форме мы и составили наш договор. Я называю это договором, а не сделкой, ибо Нило я считал другом и помощником, если угодно, союзником, он никогда не был моим рабом. В нашу честь было устроено пиршество, которое по роскоши и веселью не имело себе равных во всей истории этого племени. На троне моего друга уже сидел его внук, однако беспрекословно возвратил его деду и добровольно поступил ко мне на службу. Ты его сегодня увидишь. Я зову его Нило и посвящаю утренние часы тому, что обучаю его говорить; время от времени он напоминает мне греческого полубога — столь же могучий, рослый и отважный, — но он лишен слуха и речи, а потому нуждается в обучении, как и Сиама. Когда тебе придется иметь с ним дело, будь приветлив и вежлив. Не забывай, что он — мой друг и союзник, связанный со мною тем же договором, что и его дед… Из моего письма к тебе я выпустил описание лишь одного этапа моего странствия — спуска по Нилу. Поскольку я совершал его и раньше, любопытство мое было удовлетворено, и я позволил своему воображению умчаться, опередив меня, сюда, в твой город. Я вернулся в деревню на берегу Таджуры, где, в предвидении подобной перемены планов, дожидалось мое судно. Оттуда я двинулся по морю, а потом через перешеек в Александрию, сегодня же, к собственной радости, оказался дома, в надежде дать отдохновение телу и обновление — духу.

На этом разъяснения, судя по всему, завершились; князь подал Сиаме знак, что больше не хочет чая, и погрузился в задумчивое молчание. Через некоторое время Уэль поднялся и произнес:

— Полагаю, ты утомился. Я, с твоего позволения, откланяюсь. Не стану отрицать, ты дал мне немало пищи для размышлений и душевно порадовал своим безусловным доверием. Если не возражаешь, я вернусь завтра в полдень.

Князь дошел с ним до верхней площадки лестницы и там распрощался с пожеланием спокойной ночи.