Американский претендент - Марк Твен Страница 20

– Напротив – продолжайте. Я с удовольствием слушаю вас.

– Так вот он уже целых десять лет в Америке, – теперь ему двадцать девятый год, – а все не может свыкнуться. Не нравится ему, что он простой ремесленник и окружен ремесленниками, тогда как дома бедняга был джентльменом. Это он высказал мне однажды с глазу на глаз, и, конечно, из его слов я поняла, что остальных здешних ребят он считает ниже себя. Разумеется, пожив довольно на свете, я не так глупа, чтобы выбалтывать подобные вещи.

– Но почему же? Что в том обидного?

– Да, попробуйте-ка! Ведь ему тогда проходу не будет, всякий станет его донимать. Вот хоть бы взять вас, к примеру. Неужели вы позволите сказать себе в нашей стране, что вы не джентльмен? Впрочем, что я говорю? Всякий призадумается прежде, чем скажет ковбою такую дерзость.

В эту минуту в комнату вошла нарядная, стройная, подвижная и очень хорошенькая девушка лет восемнадцати, с самодовольным и развязным видом. На ней было дешевенькое, но очень кокетливое платьице. Берклей поднялся с места, а хозяйка бросила на него беглый взгляд, надеясь прочитать в чертах виконта удивление и восторг.

– Вот моя дочь Гэтти. Мы зовем ее Киской. Это наш новый постоялец, Кисанька. – Почтенная матрона не подумала встать, представляя друг другу молодых людей.

Наш английский лорд вежливо поклонился с оттенком смущения, не зная хорошенько, как ему держаться относительно этой горничной или наследницы меблированного отеля для ремесленников. Застигнутый врасплох, он бессознательно вернулся к привычкам аристократического воспитания, забыв на время свои излюбленные теории всеобщего равенства, которые в данную минуту скорее вывели бы его из не совсем приятного затруднения. Между тем красотка Гэтти не заметила его церемонного поклона; с наивной искренностью протянула она ему свою руку и сказала:

– Как поживаете?

Потом молодая девушка подошла к единственному рукомойнику в комнате, повертела то в ту, то в другую сторону своей головкой перед висевшим над ним обломком зеркала, послюнила пальцы, поправила ими завиток волос на лбу и занялась уборкой спальни.

– Ну, мне пора идти; время подвигается к ужину, – сказала мать. – Не стесняйтесь, пожалуйста; будьте как дома, мистер Трэси. Когда все будет готово, вы услышите звонок к столу.

С этими словами хозяйка невозмутимо направилась к дверям, оставив молодежь наедине. Виконт немного удивился такой беспечности почтенной женщины и протянул уже руку за шляпой, собираясь избавить Гэтти от своего присутствия, когда та сказала ему:

– Куда вы уходите?

– Никуда, собственно; но ведь я вам мешаю.

– Мешаете? Да с чего вы взяли? Сидите преспокойно, я попрошу вас посторониться, когда будет надо.

Теперь она перестилала постели. Берклей сел и стал следить глазами за ее проворной, прилежной работой.

– С чего это вам пришло в голову, что вы можете помешать? Неужели мне нужна для уборки вся комната сразу?

– Говоря по правде, я намекал не на то. Но согласитесь, что мы остались с вами здесь вдвоем, в пустом доме, а так как ваша матушка ушла…

Девушка прервала его веселым смехом:

– Значит, я осталась беззащитной? Господь с вами, мне не надо защитников. Я не боюсь. Вот если бы остаться совсем одной, тогда другое дело, потому что я ненавижу привидения, скажу вам откровенно. Не то чтобы я в них верила, нет, но мне страшно.

– Как же вы можете бояться того, во что не верите?

– Ну, уж я там не знаю как; для меня это слишком мудрено разобрать; а только я боюсь, вот и все. То же самое говорит и Мэджи Ли.

– Кто такая Мэджи Ли?

– А это одна из наших жилиц, молодая леди, которая ходит работать в мастерскую.

– Она работает в мастерской?

– Да, в башмачной.

– В башмачной мастерской, а вы называете ее молодой леди?

– Да ведь ей только двадцать два года; как же назвать ее иначе?

– Я думал вовсе не о ее годах, а об этом титуле. Дело в том, что я уехал из Англии, чтобы уйти от искусственных форм общежития, пригодных только искусственному народу, а между тем нахожу, что вы усвоили их себе за океаном. Мне это очень не нравится. Я думал, что у вас здесь просто мужчины и женщины, что в Америке все равны и нет различия между классами общества.

Гэтти остановилась, держа в зубах конец подушки, на которую хотела надеть чистую наволочку. Взглянув на говорившего, она выпустила подушку и сказала:

– Ну, так что же из этого? Здесь и на самом деле все равны. Какое тут различие?

– Но если вы называете работницу из мастерской молодой леди, как же вы назовете супругу президента?

– Старой леди.

– Значит, по-вашему, вся разница только в годах?

– Да тут и не может быть иной, насколько я понимаю.

– Тогда все женщины – леди?

– Конечно, так. По крайней мере, все порядочные.

– Ну, это еще куда ни шло. Разумеется, нет никакой беды в титуле, если он прилагается ко всякому. Он будет оскорблением и злом, составляя только привилегию меньшинства. Однако, мисс… мисс…

– Гэтти.

– Мисс Гэтти, будьте откровенны; сознайтесь, что знатный титул дается не каждому. Богатый американец не назовет, например, свою кухарку «леди»?

– Не назовет. Но что же из этого?

Он был немного озадачен, когда его блестящий аргумент не произвел желаемого эффекта.

– Что же из этого? – повторил Берклей. – А вот что: равенство, очевидно, не допускается в Америке, и американцы не лучше англичан. В самом деле тут нет никакой разницы.

– Ах, вот что пришло мне в голову. Титул сам по себе не важен; важно то, какое значение ему придают, – это вы сами сейчас сказали. Представим себе, что вместо слова «леди» употреблялось бы слово «чистый». Вам это понятно?

– Кажется, так. Вместо того, чтобы называть женщину «леди», к ней применялось бы слово «чистый» и говорилось, что она «чистая особа».

– Совершенно верно. А разве в Англии господа не называют рабочих людей джентльменами и леди?

– Конечно, нет.

– И люди рабочие не величают себя таким образом?

– Никогда.

– Значит, если вы употребите другое слово, от этого ничего не изменится? Господа по-прежнему не станут называть «чистыми» никого, кроме себя, а простолюдины покорятся их капризу и не позволят себе пользоваться званием «чистого человека». У нас же выходит совсем иначе. Всякий мужчина величает себя джентльменом, а женщина леди, и они уверены, что достойны этого звания, а до мнения других им нет дела, пока оно не высказывается вслух. И вы полагаете, что тут не видно никакого различия? Но вы принижаете людей, а мы нет. Разве это одно и то же?